Повести - [61]

— Это какая? — спросил Салов и потянулся к блюду.

— Сом это, — с гордостью сказал Илья, — я осенью богато взял. Р-раз — и в бочку! А ты ешь давай!

— Ты же вроде раньше не рыбачил? — поинтересовался Алексей. — Снастей-то у тебя никаких не было?

— А я хитрый, — Илья погрозил ему пальцем, — не думай… Хитрые в тылу, а дураки на фронте, — он засмеялся. — Вот вы с ним тоже здесь, значит, вы тоже хитрые! А? Думаешь, я не понимаю? Я все понимаю.

«Вот мерзавец, — подумал Алексей и отодвинул стакан со спиртом, нещадно изругав себя за то, что пришел к Пяткину. — Морду тебе набить, что ли, подлецу?»

— Снасть. А зачем мне снасть? — вопрошал Илья Салова. — Кило тротилу, детонатор — и бабах! В омуте, под березками, знаешь, сколько взяли? Лодку всклень! Вот сколько. — Илья обнял Салова. — Ты понимаешь, друг, мне семью кормить надо? Надо. Вот вскроется река, я опять пойду. Ты сам-то отколь будешь? А, вятской, народ хватской, семеро одного не боятся! Хочешь я тебя в долю возьму? А вот его не возьму, — он ткнул пальцем в Алексея, — потому что он меня прилюдно страмил, грозился на меня.

— А где же ты тротил-то берешь? — поинтересовался Салов. — Чай, на земле не валяется. С завода, что ли?

— Зачем с завода? С завода посодют. Тут у нас болото есть, так в него все отходы валят. И тротил тоже туда, ну, который грязный, значит. Ну, мужики мне шепнули, как, значит, добыть его. Он, как мед все равно, лежит там пластами. Я наковырял сколько надо. А детонаторов, хочешь, хоть сейчас дам. Тут же цех новый пустили. Ребята за спирт сколько хочешь дадут. Жить-то надо? Ведь верно я говорю?

Алексей неприязненно слушал пьяную болтовню Пяткина и думал о том, что завтра он непременно скажет о нем секретарю парткома, пусть его приструнят как следует. Ведь это же черт знает что такое!

Сквозь неплотно прикрытую дверь он увидел ребятишек. Раздавая тычки и покрикивая на них, тощая, но широкая в кости мать наводила порядок. «Сколько же их у него? — попытался вспомнить Алексей, поглядывая, как они крутятся в прихожей. — Ну да, три девочки и четверо мальчиков». И он вдруг представил себе, что же произойдет, если отца пошлют на фронт, а ведь за такие вещи по головке не станут гладить.

«Постой, а чем ты докажешь, что он совершает недозволенное? Спирт в противогазной коробке? Но ведь его допивают, да и сам ты участвовал. Тротил он нашел на свалке. Значит, надо охрану и начальство наказывать. Рыбу глушил? А кто видел? Может, у рыбаков купил. Детонаторы достал? А где они у него? Выходит, зря оговоришь человека? Разве ты для этого приехал сюда?»

От всех этих вопросов Алексея даже кинуло в испарину, и он расстегнул крючок гимнастерки.

— Ну, давайте дошибем! — предложил Илья и потянулся чокаться к Алексею. — Оставался бы тут, сосед! Черт с ней, с войной, убьют ведь, смотри, развеют по ветру-вихорю.

— Это уж точно, — вступил Салов, протягивая стакан, — давайте выпьем и споем, ребята! Я в компании больно люблю это самое! — Он выпил, запрокинув голову, и, не закусывая, неожиданно высоким голосом хватил прямо с середины песни:

Пусти-ка нас, хозяйка,

Пусти-ка ночевать!

Он повторил снова, как положено для этой песни, слова и взмахнул рукой. Илья дернулся всем туловищем и ответил ему:

Я рада бы, пустила,

Да нечем вас принять!

Салов настаивал, повторяя:

Не надо нам, хозяйка,

Не надо ничего!

Алексей, улыбаясь, вслушивался в полузабытые, наивные в своей простоте слова песни, которую когда-то певали в поселке.

Пригорюнившись, Пяткин выспрашивал партнера с грустным томлением в голосе:

Сыночек, ты, сыночек,

И где же ты пропадал?

Вытаращив глаза и рубя воздух рукой, Салов завершил песню:

Я был на красном фронте,

Буржуев убивал!

Хозяин полез целовать Салова, а тот, освободившись от пылких объятий вновь обретенного друга, растроганно проокал:

— Сколь хорошо-то, а?

Алексей поднялся, вышел в коридор, постучал легонько в дверь своей квартиры. Спустя немного за дверью спросили приглушенно:

— Кто там?

— Откройте! — показавшимся чужим голосом сказал Алексей. — Это я.

Дверь, знакомо взвизгнув петлями, отворилась, и Алексей шагнул в прихожую, в которой стояла сухощавая, черноглазая, с желтым лицом женщина.

— Здравствуйте, — протянул он руку. — Филатов… Это… Это моя квартира, — и смущенно, как бы оправдываясь, усмехнулся: — Наверное, знаете?.

— Здравствуйте, Алексей Игнатьевич! — спокойно ответила Глафира, словно не замечая его замешательства. — Я очень рада, что вы вернулись. Все здесь в целости и сохранности, так что не беспокойтесь. Я живу в этой комнате, а ключ от вашей в столе на кухне, как мы с Андрейкой договорились.

Глафира принесла ключ, подала Алексею. Прислонившись к стене, стояла молча, зябко кутаясь в платок, смотрела, как он неуверенно тычет ключом в замочную скважину. Наконец, он открыл дверь и шагнул в комнату.

— Включайте свет, шторы опущены, — негромко сказала Глафира. — Я там иногда убираю. Ну, устраивайтесь, если чего нужно, позовете меня.

Вот ты и дома, Алексей… Смотри, кругом все знакомое и родное. Высокая, со взбитыми подушками кровать. Стулья. Помнишь, ты тащил их с ярмарки? Огромную вязанку стульев, одну из первых семейных покупок. А этот шкаф с почерневшим по краям зеркалом? Помнишь, как долго делал шкаф поселковый столяр? Сейчас он не кажется тебе таким большим, не правда ли?