Повести - [63]

— Тут провозишься, — недовольно сказал Андрейка, когда они принялись за вторую лунку, — да стуком всю рыбу распугаешь. Ты как хочешь, а я — туда.

Иван, он стоял возле плетня, над обрывом, заметил, как Андрейка метнулся к черной глянцевитой проплешине, заметил и обеспокоенно крикнул:

— Эй, вернись!

Но Андрейка то ли впрямь не слышал оклика, то ли решил показать свою находчивость, быстро приближался к облюбованному месту.

Топор он заткнул за пояс, в одной руке держал блесну, в другой — короткое деревянное удилище, на мотовильце которого была намотана толстая, в четыре конских волоса, леска. Подняв руки, Андрейка осторожно ступил ногой на черную, скользкую с виду поверхность. На чесанках у него были новые, еще не стершиеся галоши, поэтому нога почувствовала себя на льду устойчиво. Для верности Андрейка пристукнул пяткой, как делали обычно поселковые мальчишки, чтобы проверить прочность первого льда на осенних лужах. Лед выдержал, и тогда Андрейка ступил другой ногой.

— Андрейка, не ходи! — закричал Сережка и хотел было двинуться к нему, но тут его отвлек ликующий возглас брата.

Витюшка, высоко подняв удилище и перехватив леску, показывал ему большого красноперого окуня, трепыхавшегося на блесне, раздув жабры.

— Кинь на лед! — нетерпеливо крикнул Сережка и, забыв про Андрейку, побежал к брату. — На лед кидай, говорю!

Андрейка тоже слышал восторженный голос Витюшки и крикнул:

— А я больше поймаю, вот увидите!

Он, не поднимая ног, заскользил к застывшей полынье. Под ногами, словно в черном зеркале, видна была перевернутая мурзихинская гора, избы с белыми сугробами крыш, церковь, темная прорезь взвоза. А по тропинке спускался дядя Иван.

Внезапно лед треснул, и Андрейка, не успев даже крикнуть, окунулся в густую и неожиданно теплую, как ему показалось, воду. Но он не скрылся под водой: полы подпоясанного пальто вздулись пузырями и удержали его. От испуга Андрейка выронил топор, блесну с удилищем, сбросил варежки и, обламывая ногти, стал хвататься за кромки зеленоватого льда…

— Держи! — услышал он голос Сережки. Тот, присев на корточки возле полыньи, протягивал ему пешню.

Андрейка ухватился за холодное, скользкое железо, покрытое тонкой пленкой замерзшей воды. Серега потянул, но пешня выскользнула из руки Андрейки.

— Погоди, Серега! — предостерегающе крикнул издали Иван. — Оставь!

Андрейку словно подстегнул этот крик, и он рванул пешню. Серега не удержался и рухнул в крошево льда и воды.

— Папа-а! — ошалело заорал он и забился в полынье.

Иван подполз к полынье, вытянул багор, зацепил им темно-зеленое бобриковое пальто Андрейки и вытянул парнишку на лед.

— Папа-а, папа, — бормотал Серега, с ужасом глядя на отца, — а я? А я?

Не отвечая ему и чувствуя только, как ворохнулась в сердце жалость к сыну, Иван протянул багор…

Мальчишки стояли на льду с белыми, отрешенными лицами, и на щеках у каждого стыли крупные капли то ли слез, то ли воды.

— А ну, бегом! И на печь! — сердито прикрикнул Иван.

Андрейка и Сережка побежали, растопыривая ноги и гремя обледеневшими полами пальто. За ними с ревом пустился Витюшка, прижимая к груди изогнутого, застывшего красноперого окуня.

Стараясь унять дрожь в руках, Иван подобрал на льду возле полыньи блесны, багор и поднялся на гору.

Даже сквозь двойные рамы и закрытую дверь слышны были отчаянные вопли сыновей и голос жены.

«Это уж она зря! — подосадовал Иван. — Чего после времени?»

Но когда он вошел в избу, оказалось, что никто его дорогих сыновей и племянника вовсе и не собирался пороть. Они нагишом сидели на печи и выли от боли, потому что в тепле стали отходить, а глядя на них, взревывал и Витюшка, у которого кот к тому же дожирал добычу. А мать просто громко уговаривала их, стараясь перекрыть густой и дружный рев рыбаков, которые, несомненно, полагали отвести этим ревом неминуемое наказание.

Поскольку рев при его появлении усилился, а глаза у сыновей и Андрейки были сухими — ревели, значит, для страховки, — Иван решил довести воспитание до конца. Он разделся, снял широкий ремень, сложил его вдвое, как бы припасая для порки, и встал посреди избы.

Не прекращая рева, ребята завозились на печке и полезли в дальний угол.

— Вань, — предостерегающе сказала жена, — не надо!

Иван подмигнул и усмехнулся. Тогда Пелагея отошла от него и села возле подтопка, вокруг которого на веревке висели мокрые пальто, штаны, рубахи.

— Андрейка! — позвал Иван. — А ну, слазь!

На печке рев стих, послышались возня и шепот: «Иди, раз зовут!»

— Ну, кому говорю!

Возня усилилась. Но вместо Андрейки с печи свесились худенькие ноги Сергея. Он нашарил ступеньку и спустился на пол.

— Я же не тебя звал, — с трудом сдерживая улыбку, сердито сказал Иван. — Тебя потом!

— А чего же его пороть? Не за что, — шмыгая носом, сын взглянул на отца. — Это я виноват, что пешню не тем концом подал. Он бы сразу выбрался.

Иван не успел сообразить, что на это надо ответить, как с печки спустился Андрейка и встал рядом с Сережкой.

— Разве за это бьют, дядя Иван? — спросил он. — Это неправильно. Он мне помог, и за это бить?

— Ну что, мать, с ними делать? — Иван словно бы в нерешительности отложил ремень. — Может, чаем с медом напоить или с малиновым вареньем? Герои да и только! Прямо хоть медаль выдавай.