Повести - [58]

— Больше чувства, веселья! Надо улыбаться, дети! Еще раз!

Наконец Агнесса Леопольдовна разрешила детям разойтись. Ребятня гурьбой вывалила на крыльцо и, радуясь свежему воздуху, морозу, полной луне, с криками и хохотом побежала по улице, испещренной собачьими следами.

И от этого шума и гомона как будто светлее стало на улице, и дома, словно стряхнув с соломенных крыш дрему и оцепенение, стали выше. В окнах опять замелькали огни, желтя сугробы и мерцая лучистыми звездочками.

Потом все снова стихло в селе. Снова одиноко застыла в белесо-синем небе немерзнущая луна.

…Костюха Пряснов уже взялся было рукой за скрипучую доску-задоргу, предохраняющую, чтобы не упасть с печи, позевывал, предвкушая долгий сон, как вдруг до его слуха донесся тоненький тягучий звук. Костюха замер, прислушиваясь. Так могли скрипеть кованые полозья саней, раскатываясь на ухабах. Костюха прильнул к темному глазу в окне. Глазок подернуло пленкой льда, и пока Костюха сдувал ее, сани проехали. На санях виднелось что-то черное, шевелящееся. Держа в руках вожжи, рядом с лошадью шагал мужчина в тулупе.

«Из района, наверное, — подумал Костюха и заторопился на улицу. — К кому бы это? К Зюгину вроде бы?»

— Куда ты? — окликнула его с печки жена.

— По нужде я! — огрызнулся Костюха и выскочил на крыльцо.

Вытягивая шею, он всматривался вслед удаляющимся саням. Нет, ехали не к Зюгину. Сани остановились возле Досовых, которые жили через три дома от Костюхи. Он увидел, как возница постучал черенком кнута в темное окно, слышал, как вызывал на улицу Пелагею Досову.

Мороз щипал Костюхин живот, лез под незаправленную рубаху, поверх которой был накинут полушубок. Костюха ежился, но любопытство пересиливало. Приплясывая от нетерпения, он ждал, заранее предвкушая, как завтра станет рассказывать всем охочим до новостей о ночном визите к Досовым.

«Неспроста это, — щерил он реденькие зубишки, — калым какой-нито».

На санях кто-то завозился, пытаясь приподняться.

«Пьяный, никак? — злорадно и завистливо ухмыльнулся Костюха. — Люди, понимаешь, голодом сидят, а тут рогами в землю норовит. Завтра в правлении скажу».

Он еще больше укрепился в этой мысли, когда признал в вознице объездчика Зюгина, своего неуязвимого врага.

«И про это скажу, — ликовал Костюха, пробираясь вдоль плетня к дому Досовых. — Отольются быку коровьи слезы».

В доме у Досовых скрипнула дверь, зазияв черным провалом, и тотчас же женский крик согнал немую стылость пустынной улицы.

— Ваня!

Костюха увидел метнувшуюся к саням Пелагею Досову. Концы полушалка крыльями взметнулись у нее за спиной.

Костюха заковылял быстрее и, наконец, разглядел в санях Ивана Досова.

— С приездом, Иван Сергеевич! — закричал Костюха еще издали. — Значит, с приездом, выходит!

Иван вяло протянул руку, негромко сказал что-то, оглаживая припавшую к нему Пелагею.

— В избу надо, в избу, — захлопотал Костюха в предчувствии неминуемо предстоящей выпивки. — Где вещички-то? — Он принялся шарить в сене, наваленном в санях, ощупал тулуп, похвалил скороговоркой: — Хорошая вещь! Ишь, какой тулупчик!

Зюгин отдернул тулуп, недобро сказал:

— Ладно, ты!

— Ты извиняй, Константин, — хрипло и радостно проговорил Иван, придерживаясь за плечо жены. — Завтра приходи. И ты, дядя Федор, не побрезгуй.

— Ладно, ладно, — пообещал объездчик, — отдыхай давай. Увидимся еще! Но-о, — понукнул он закуржавевшую лошадь.

«Эх-ма, — огорчился Костюха, глядя, как, опираясь на Пелагею, тяжело идет к крыльцу Иван. — Война, мать ее…»

Собственно, огорчения его были вызваны скорее сорвавшейся выпивкой, чем состраданием к раненому соседу.

Сожалеюще кряхтя, Костюха заковылял к своему дому. Пинком распахнул дверь, закрыл ее на защелку, сбросил в избе полушубок и валенки и, уцепившись за скрипучую задоргу, влез на печь.

— Чего там? Из района, что ли? — сонно спросила жена, когда он улегся рядом с ней.

— Ваньку Досова привезли, — буркнул Костюха, укутывая ноги ватником. — На казенных вроде ногах. Отвоевался. — Он зевнул. — Подвинься. Ишь, развалилась… Беда прямо с вами, с бабами.

Глава 4

Предполагалось, что немцы, отброшенные нашими войсками в декабре от Москвы, готовятся весной применить боевые отравляющие вещества. Тактико-технические данные шестиствольных минометов, захваченных под Ельней, также свидетельствовали о том, что противник может вести из них стрельбу химическими снарядами.

В феврале рядовой Алексей Филатов, по гражданской специальности мастер-химик, получил предписание явиться в распоряжение командования специального химического подразделения.

Часть стояла в глухом бору, куда вела одноколейная ветка. По ней то и дело паровозы подтаскивали желтые цистерны, красные четырехосные вагоны, на площадках которых высились часовые с винтовками. Часовые строго глядели на проходивших мимо бойцов.

Разговаривать с часовыми не полагалось, но Алексей не удержался, увидев на стенке вагона плохо замазанную белую надпись: «Срочный возврат ст. Черноречье», спросил, стараясь придать голосу незаинтересованность:

— Как там, завод цел еще?

Постукивая валенком о валенок, часовой буркнул:

— Спрашиваешь! Чего ему сделается?

— Я там работал до войны, — со вздохом поведал Алексей. — Эх, сейчас взглянуть бы хоть одним глазком! Бабу у меня там бомбой убило.