Повести и рассказы - [33]

— Ивен? — говорила она. — Я не знаю, что случилось, но и знаю тоже. Я знаю, что случилось. Я не хотела этого и хотела. По моей вине это случилось. По моему желанию, а не само собой. Я сделала это, потому что хотела, Ивен. И не раздумывала, с кем я, потому что мне было все равно, потому что я не люблю раздумывать, все раздумывают слишком много, а я не раздумываю совсем.

Ивен все еще спал, лежа спиной к ней. Дети были то ли во дворе, то ли в винограднике: она слышала их шаги и голоса.

Она привстала, оперлась на локоть, придвинулась ближе к кровати рядом, к мужу.

— Ивен? — сказала она.

Мужчина пошевелился.

— Ты не спишь, Ивен?

Он наконец повернул к ней лицо, непонимающее, сонное.

— Я одинока, Ивен, — сказала она. — Я очень одинока.

Она следила за его глазами, едва открывшимися и закрывшимися снова.

— Я умираю, Ивен.

Мужчина открыл глаза, в одно мгновение все вспомнил и подскочил, словно пораженный безумием.

— Я одинока, — сказала женщина. — Больна и одинока. Сжалься над больным животным, Ивен. Я выброшена куда-то. И не могу так жить. Не могу дышать. Сжалься над умирающим животным, Ивен.

Она бросилась к нему на постель, ее руки обхватили и сжали его. Она прильнула к нему всем телом в отчаянном порыве — вернуть его себе, вернуть ему себя. Ее боль обожгла его. Ее животное великолепие в стремлении во что бы то ни стало добиться любви и продолжения жизни привело его в изумление, и ее тело, теплое ото сна, белое и мягкое, даже и сейчас, после всего, заразило тело Ивена желанием, словно дух был вовсе не властен над ним.

— Мне жаль, — сказал он. — Мне жаль, что ты так испугана. Мне жаль, что ты чувствуешь себя больной и одинокой. Я жалею тебя, да, я люблю тебя, да, но я не могу быть мягким и добреньким. Тебе придется встать и уйти. Уйти к своей жизни.

— Нет, Ивен, нет. Как ты можешь такое просить?

— А я не прошу.

— Я мать Рэда. Он любит меня. Я мать Евы. Она нуждается во мне.

— Я требую.

— Нет. Это убьет их. Это не принесет добра никому из нас. Это убьет меня. Это может убить и тебя, Ивен.

— Ты должна уйти, — сказал он. — Мне безразлично, кого это убьет. Твое присутствие тоже убьет нас всех. А раз уж так, то лучше умереть благопристойно.

— Нет, — сказала она, стараясь не расплакаться. — Ты никогда не был недобрым. Зачем быть недобрым сейчас, когда твоя доброта всего нужнее? Пойми, это не сулит нам ничего хорошего.

— Я не могу жить в одном доме с тобой, — сказал он. — Есть вещи, на которые даже добрый человек не способен.

— Нет, — заплакала она. — Мы справимся с этим. Мы все начнем сначала. Я стану совсем другой. Я стану жить для тебя. Стану женщиной, какой ты не знал. Я и есть эта женщина. Я всегда была ею. Но только теперь поняла. И никогда больше у нас не будет так, как теперь, или так, как раньше, не будет всех тех неприятностей, которые я каждый день тебе доставляла. Я не для себя буду жить. Мне опротивело это. Я буду жить для тебя.

— Я не могу оставаться в одном доме с тобой, — сказал он. — Твоя близость внушает мне отвращение.

— Нет, — сказала она. — Мы сумеем хоть как-то помочь друг другу. Разве нет? В нас обоих есть доброе чувство друг к другу. Если мы родители Рэда и Евы, отец и мать, значит мы должны быть добры друг к другу.

— Будь доброй, — сказал он.

— Буду, — сказала она. — Буду, Ивен.

— Будь доброй и уходи.

Он оттолкнул ее от себя. Она упала на спину, перевернулась, зарылась лицом в подушку, снова и снова повторяя свое «нет».

— Ладно, — сказал он наконец. — Вставай. Надень свое лучшее платье. Приготовь завтрак. Мы сядем и позавтракаем все вместе. — Она подавила рыдание, чтоб слушать его. Она подняла голову, чтоб посмотреть на него. — После завтрака мы вместе пойдем в Кловис. Мы вместе возьмем наших детей в церковь. Будь их матерью, а я буду отцом. Ладно. Вставай и будь их матерью.

Она встала и ушла в ванную, оставив дверь открытой, чтоб он мог ее слышать.

— Да, — сказала она. — Я буду им матерью. Теперь я буду им настоящей матерью. Мы забудем все. Сколько у нас времени?

— Времени достаточно.

— Я мигом оденусь, — сказала она. — Мигом приготовлю завтрак. Мы выкупаем их и возьмем в церковь. Мы будем их родителями, Ивен.

Он пошел в комнату Дейда и побрился. Потом он принял душ и надел свой лучший костюм. Суон была на кухне. Она надела платье, которое он купил ей год назад у Рэнсхоффа, а поверх платья повязала фартук, который кто-то подарил ей на рождество. Она готовила завтрак — кофе, гренки, бараньи отбивные. Он вышел во двор и увидел Рэда и Еву, возвращающихся с виноградника. Они обрадованно закричали и бросились к отцу. Суон оставила все и поспешила во двор, чтоб встретить их вместе с Ивеном. Они подхватили детей на руки и сказали им, что все вместе пойдут сегодня в церковь.

* * *

Они сели завтракать. Глаза детей наполнились радостью — от всей застольной церемонии, оттого что их отец и мать были здесь, рядом, и держались так сердечно и просто и с ними, и друг с другом. Глаза детей наполнились и удивлением — оттого что они разговаривали так весело и легко. И даже в глазах у мужчины и женщины появилось удивление и почти что слезы, оттого что они знали, оба знали, до чего это ненадежно — заставить себя и разыграть на мгновение мир и согласие, лишь бы видели дети, тогда как согласие это притворное. Оба они сознавали, до чего это ненадежно — стараться поддержать приличия в несчастье. И все же они старались изо всех сил и даже с радостью, и ни один из них в разговоре не произнес ни словечка, которым задел бы другого. Они старались. Ради своих детей, ради себя самих — они старались.