Повести и рассказы - [82]

Признали его многие, иные — побаивались. Гриша-то самбист, не очень давал разгуляться дебоширам. Сговорил еще нескольких местных ребят и которые из вербованных; дежурили по получкам и так когда, у магазина, или прибежит хозяйка на мужа жаловаться. Спешит Гриша с ребятами, быстро утихомирят.

В квартире у нас постоянно шум и гам — кому не лень заходили. Я не ругалась, наоборот, радовалась и гордилась — ведь к Грише идут, уважают, стало быть, и чтут, сама возле его душевного огонька греюсь — пусть и другим достанется.

Не хаю тебя, Самойлов, и ты бы рискнул пойти к вербованным в общежитие и говорил бы им правильные слова — о долге, плане, необходимости — зря надеялся бы убедить. У Силкина тоже не вышло. Советуется с Гришей, а тот шапку и полушубок схватил и на порог. Вцепилась, не пускаю. Да разве удержишь... Следом за ним выскочила.

Чудной тогда стоял март — то ударят морозы, каких никто и не видывал, то через два дня — оттепель, с крыш капает, снег мягчится. С этого месяца и заварилась промеж нас с Гришей стычка, словно напереборки — кто кого? Не уступаем друг другу. Вот и к вербованным шагаем вместе. За себя я не боялась — за него, Гришу, думала. Он горячится, поспешает крупно, шарф болтается незамотанный. Придержала его, поправила одежду, тем временем успокоился Гриша, кулаки разжались; притянул к себе, заглянул сверху в мои глаза, губами иней с ресниц слизывает: «Ненаглядное солнышко, куда ты направилась?» — и легонько отталкивает. Но я не уступаю: «Без меня не пойдешь!» Так и зашли в общежитие в обнимку. Встретили нас мужики настороженно. Комната большая — коек двенадцать размещено: кто, задрав ноги, на постели валяется, человек шесть в карты режутся — в очко, пока по мелочи. Из угла шепоток Капалина раздался: «Жандарм тут как тут...» Побелел Гриша, не стерпел — спружинился, сграбастал обидчика за шиворот и выкинул в дверь. Никто в комнате не шелохнулся. Гриша потеснил двоих на лавке, сел промеж них и напротив Лешки Козырева — тот банковал. Всякий народ на север вербуется, большинство думает подзаработать прилично. И зарабатывают, но не все привозят деньги домой. Обязательно попадаются среди вербованных и отпетые головы — они-то и верховодят; тертые калачи, огонь, воды и тюрьмы повидали — им и черт не страшен. Лешка из таких: сбыченный, лицом темный, правая щека в шрамах — обгорел, видать; и тяжел же взгляд у него — придавливает, и не подняться. Может, и намечал Гриша линию поведения, да поломалась она; я сзади ему на плечи руки положила, вроде утихомириваю, чтоб не сглупил, — в моих пальцах дрожь отдается.

— Подленький человечишко Капалин, — сказал Гриша.

— Да, замечали за ним такое, — усмехнулся Лешка, и не поймешь — одобряет он приход Гриши иль затаил недоброе; сгреб в карман деньги — рублей десять на кону стояло; тасует карты; не раздает, и уставился на Гришу неотрывно. — А ты смелый, — продолжал он, — не побоялся и в нашу хаверу заглянуть в одиночку. Говори, с чем пожаловал.

— Подводите вы всех, — выдохнул Гриша, как в воду ухнул, без раздумий решил идти в открытую. — Ведь март весь год держит. Если не вывезем древесину на нижний склад до распутицы, то хана сплаву, позору не оберешься.

— Ну, положим, сплав провалим — расстреляют тебя, премии лишат? Ты и мы — не начальники, это им холки намылят. Работягам закон простой — вкалывай и получай, что заработал. Зазря пупы рвать не следует, с расстановочкой да оглядочкой надо. И рисковать здоровьем на морозе — дураков нет. Потеплеет вот... пожалуйста, выйдем, наверстаем.

— Не наверстаем, Леха, авария с челюстным погрузчиком, каждый человек теперь дорог...

— Но ты-то чего ерепенишься? По чину вроде не положено. Силкин прибегал, ему зарплата за это идет. А ты работяг против себя настраиваешь, нехорошо, Гришай, ой как некрасиво!

— Отстанет лесопункт по вывозке, и у меня паршиво на душе будет, словно я кому-то слово твердое дал и не сдержал. Ведь не на хозяина вкалываем, для всех стараемся. Каждый на своем месте хоть лопни, а дело по-честному кончи. Если ты, я, да и другие подведут, пиши тогда пропало. Для себя жить — какой интерес?

Слушала я ихний спор, и как сумела учуять беду — непонятно, знать, сердце подсказало: сбоку втихую подбирается Капалин, и нож в руке ладит, снизу зажал. Ни страха, никакой другой мысли промелькнуть не успело — я вцепилась ему в кисть и крикнуть не могу, так остервенела. Вывернулся гад и полоснул мне по локтю наотмашь. Гриша обернулся и видит — лезвие блеснуло; завернул Капалину руку за спину, тот взвыл и нож выпал. Вскочили все, а Лешка спокойно приказывает:

— Дайте в морду нервному мальчику, путь заткнется.

Оттащили Капалина в угол на кровать. Гриша с меня полушубок снимает, волнуется: «В медпункт тебя срочно, перевязать!» Лешка, этак решительно, снова говорит:

— Никуда она не пойдет, незачем панику у народа создавать. Сбегайте за Нюркой и приведите сюда.

Рана оказалась неглубокой — нож в полушубке запутался. Перевязала медсестра мне руку — щиплет, и озноб бьет с перепугу. Никуда я не ушла, с Гришей осталась, сижу рядышком. Он за плечи обнял, тревожится и казнит себя: «Зачем тебя взял?» Молчат вербованные, ждут от Лешки решения. Бесшабашно улыбнулся он — меж тем глаза холодные и не смеются, чувствует: чтоб верховодство сохранить, нужно выход найти. Хитрый, отыскал. Бросил колоду на стол: