Повести и рассказы - [72]

— Сдрейфил? Ленька-то испугался, хоть и бугай, как я! — в горле у мастера забухало — он так смеялся. — Надо, парень, встать тебе на шкивы. Горим. Вишь, на подхвате два подсобника из сборочного сидят... Ну-ка, пробуй. Сначала проточишь внутренний диаметр, потом посадишь на оправку и принимайся за поверхность. Изучи чертеж, чтобы помнить размеры наизусть.

Никита медленно приблизился к станку, провел пальцем по направляющим — они покрыты толстым слоем чугунной пыли, как и каретка, суппорт, нижний поддон, пол. Машинально он взял из ларя увесистую литую заготовку, еще теплую и с крошками формовочной земли, зачем-то дунул на нее. Пожилой подсобник съехидничал: ,

— Дутьем точить будешь?

— Цыц! — оборвал его мастер. — Сиди да помалкивай!

Ощущение легкости у Никиты не проходило, и даже испуг перед новой работой, самой тяжелой и грязной в цехе, не уменьшил ее. Бригада есть бригада, знай, гони одну операцию и не портачишь даже, до того каждое движение выверено; да и вправду сказать, что сложного в обдирке головки эксцентрика? Кабалин микроны ловит...

Никита зажал в кулачках отливку, осмотрел резцы, оставленные Горенкиным в резцедержателе, — вроде ничего, кромка и угол нормальные; пробный заход он дал небольшой — и сразу из отверстия запылило. Никита закашлял. Мастер отстранил парня:

— Не срезай окалину, бери от центра двадцать пять миллиметров и гони на всю глубину — это же чугун! После проверишь контрольной пробкой. Собьется размер — выправишь, — Шандабылов переключил подачу самохода, станок ровно загудел от натуги — поползла стружка, толстая, ломкая.

— Мать честная! — пожилой подсобник спрятался за колонну и выглядывал оттуда — маленькие глазки сладко жмурились; он упоенно приговаривал: — Давай, Федорыч, нажимай!

Появился Горенкин, злой — аж губы трясутся, увидел Никиту, подковырнул:

— Дрессируешься? С меня хватит, начальник расчет подписал. На приборный завод пойду, там почище и тоже заработать можно.

— Цыц, проваливай! — Шандабылов потемнел лицом, сунул Леньке под нос огромный кулак.

Тот струхнул, но гонора не утратил:

— Мне причиндалы надо сдать в кладовку!

Ленька порылся в тумбочке, выгреб инструмент, ссыпал его в полу спецовки. Разобиженный, он ушел, шлепая растоптанными ботинками.

— Зря ты так, — укорил мастера пожилой подсобник. — Неужто не видишь, не в себе он? Вот и мается, даром что здоровый.

— Ты еще выискался поучать, — огрызнулся Шандабылов, — сам подгонял его.

— Будешь подгонять, раз начальство с нас шкивы требует, будто мы их делаем. А вам скипидаром задницы помазать, быстрей завертитесь! Во, гляди-ка, Бабыкин мчится, то-то буза заварится! Васька, проснись! — затряс он своего напарника, привалившегося к колонне и слегка всхрапывающего во сне. — Во, черт, где хошь удрыхнет!

Напарник спрыгнул с ящика очумелый, взъерошенный, кинулся к ларю, растерялся:

— Дядь Матвей, нету!

Диспетчер сборочного цеха Бабыкин, припадая на левую ногу, спешил и еще издали, перекрывая гул станков, вопрошал: — Где шкивы? Почему нет шкивов? Покуриваете?

— На подхвате дежурим, да они ковыряются, — оправдывался пожилой подсобник, а Васька скрывал зевоту, и это стоило ему больших усилий: рот перекосился, скулы напряглись.

— Вы думаете подавать шкивы? Или я должен сообщить начальнику производственного отдела? — диспетчер говорил Шандабылову, но смотрел в сторону — небольшого роста, неестественно прямой, подбородок задран вверх, правая рука в черной перчатке прижата к груди.

— Будут шкивы, скоро, — сказал Шандабылов. — Парень вот освоится...

— Чехарда у вас, мастер! Не могли поопытней поставить токаря?

— Мне лучше знать, кого ставить! — ответил Шандабылов и дружески коснулся плеча диспетчера. — Не заводись, Бабыкин, побереги здоровье...

А Никита не слушал словесную перепалку, забыл он и про обед. Чугунные отливки не поддавались ему — то никак не отцентрует, то попадет неотожженная: тогда вылетал сноп искр, раздавался противный скрежет. Никита досадливо морщился — горел резец; торопливо ставил новый. Опять пыль лезла в рот и нос, трудно дышать. Он смахивал со лба грязный пот, хватал заготовку, зажимал в патроне, подводил резец: ему страстно хотелось, чтобы все у него получалось, как у мастера, — уверенно, споро; желание не опозориться подстегивало парня, уже не было сил, а он не прекращал работы, даже не заметил, откуда берутся исправные резцы, — их заправлял мастер и клал на тумбочку. И лишь к концу смены он попал в ритм, детали обрабатывались легко, к тому же стал определять по звону каленые отливки и регулировать обороты. У него появились свободные секунды. Тогда он отдыхал, оглядывался: солнце скрылось из окон, и постепенно исчезали светлые блики с пола, станков, серели стены.

Кабалин, как обычно, заворчал — он любил подбивать бабки и на этот раз не удержался:

— Из бригады я тебя пока вычеркиваю, понюхай настоящего пороху. Айда в душ, пополощемся.

Смывая с тела пот и чугунную пыль, Никита мысленно стоял возле станка, мускулы изредка непроизвольно сокращались, как бы вспоминая лихорадочные рабочие движения, и их судороги вызывали мучительные покалывания; теплая вода лилась, успокаивая и убаюкивая. Сладкая истома клонила ко сну.