Повести и рассказы - [35]

Ежедневно Вязников погружался в работу, считая любую мелочь крайне необходимой для достижения цели. Его подчиненные замотались вконец, роптали, но чаще по углам. Он ввел жесткую дисциплину, не признавая никаких причин, даже уважительных, требовал исполнения поручений. Иногда жалобы доходили до райкома партии. Вязников не оправдывался, а снимал очки, тщательно протирал их и, глядя близорукими глазами куда-то мимо, в стену, произносил:

— Ну хорошо... А если мы не справимся с порученным делом, как спросят с нас, руководителей? Примут ли во внимание, что какой-то Марии Петровне не с кем оставить ребенка и она не может ехать в дальний совхоз проверять закладку семенного фонда? С кого в первую очередь спросят, когда на тысячах гектаров уродится пшик? В обжитых районах все налажено, и то бывают накладки, а у нас? В некоторых совхозах семена засорены, а милейший Фролов засыпал зерно повышенной влажности, и оно пропало — сопрело!

Секретарь райкома партии Полухин, молодой, ему едва за тридцать, горячился и спорил, напирая на бережное отношение к людям, но Вязников был непреклонен:

— Решайте... А я своего распоряжения отменить не могу, не приучен работать спустя рукава.

От него отступились. Улаживали конфликты иными способами: кого-то уговорили, кому-то подыскали другую работу.

А Вязников об этих стычках сразу же забывал, ибо взял за твердое правило начисто отметать все, что мешает осуществлению намеченных планов.

Идея облесения целины продвигалось туго, можно сказать — совсем не продвигалась: не было ни средств; ни нужной техники, ни рабочей силы, а самое главное — в верхах даже разговаривать не стали: «Ваше дело поднимать целину, сеять и выращивать хлеб. Хлеб! Понятно? Когда потребуется — возьмемся за облесение».

Возвращаясь с Полухиным из областного центра, Вязников говорил не умолкая. Ему казалось, что стоит замолчать, и Полухин произнесет слова, которые поставят крест на их идее. Он вслух прикидывал и так, и этак, хотя в душе уже гасла вера в реальность затеянного. Однако Вязников еще не мог примириться с крахом, словно полученный заряд энергии от взлелеянной надежды по инерции толкал и толкал его вперед. Но ему никак не удавалось порушить долгое и трудное молчание Полухина. И лишь на другой день тот позвонил и сказал:

— Поспешили мы с тобой, Виктор Николаевич. Лес — дело нужное, и забывать о нем нельзя. Только это отдаленная перспектива. Правы в обкоме: сейчас главное — хлеб, очень много хлеба! Но идею не хороним, в любом случае надо помнить о ней. Я переговорю с каждым руководителем хозяйства по этому поводу. Может, изыщем собственные ресурсы, не сразу, постепенно, а лес на целине вырастим обязательно!

Подобная постановка вопроса никак не устраивала Вязникова. Хорошо говорить о перспективе Полухину — молод, доживет до лучших времен. А как быть ему, Вязникову? Смириться с нынешним положением рабочей лошадки? Разве не заложены в него определенный творческий потенциал, опыт и знания, реализация которых возможна сейчас, здесь?

Не потерял Вязников надежды. Одинокими вечерами он много читал — что-то подспудно искал в классических трудах и работах своих бывших коллег, что — и сам не мог объяснить себе. Он выхаживал бесконечные километры по комнате, в нем исподволь возникало ощущение полета, наполнявшее теперь его жизнь. Не прекращалось оно ни на секунду, сжигало все иные желания, способные вспыхнуть в еще достаточно сильном теле. Ведь это было так упоительно ново — чувствовать себя свободным от любых привязанностей, мнений, обязательств, быта, наконец! — и не просто делать, что определено должностью, а видеть глубже и дальше, нежели остальные люди. Порой Вязников, правда с известной долей иронии, говорил себе: «Ну вот, вышел ты, милейший Виктор Николаевич, в подвижники! Конечно, мне легче, но мне же и труднее — нужен результат, быстрый и убедительный».

Когда возникла мысль о чистых парах, Вязников воспринял ее спокойно: она не могла не возникнуть — слишком он желал ее, как ждет не дождется мать рождения ребенка, чтобы воочию увидеть его, выношенного и выстраданного. Некоторое время Вязников потратил на расчеты. Те подтвердили — через три года чистые пары с лихвой окупят себя. Обжегшись на первой идее, сейчас он не суетился, выискивал и копил аргументы. При случае постарался убедить «милейшего» Фролова, директора самого отдаленного совхоза. Хмыкал тот, ерзал, гулко сморкался в огромный клетчатый носовой платок и бубнил: «Так-то оно так...» Специалистом он был слабым, вернее сказать — совсем никаким, уж очень прихотливо распорядилась судьба с бывшим снабженцем — чувствовал на своей должности он себя неуверенно и поминутно ждал подвоха. В итоге длинной беседы Фролов сказал: «Команду дашь — сварганю тебе пары...»

Дать команду без ведома райкома Вязников не решился. Полухин выслушал, откинулся в кресле, постучал пальцами по столу и буднично спросил:

— Под монастырь подводите, Виктор Николаевич? Четверть земли вхолостую гулять пустить?

— Какой монастырь? — не понял Вязников ни вопроса, ни настроения секретаря.

— Обыкновенный, — Полухин встал и закружил вокруг.