Повести и рассказы - [33]

Наконец-то закипела вода в чайнике. Заварки Лепилин набросал густо, чтобы чай вышел покрепче. Взглянул на часы — пора будить Тоню. Но она уже поднялась сама — на свету в кухоньке сощурилась и протерла глаза, смочила языком обветренные и припухшие губы. Лепилин внимательнее, чем обычно, оглядел жену. Беременность изменила ее, особенно лицо — округлилось оно, помягчело. От этого Тоня снова показалась Лепилину чужой, незнакомой женщиной. Он старался не смотреть на вздувшийся живот и налитые груди, выпиравшие из-под халатика и обезобразившие некогда ладную гибкую фигуру, словно во взгляде, который жена ненароком сможет уловить, прочтет она все его потаенные мысли, способные сразу же закрутить карусель, абсолютно не нужную ему сейчас.

Тоня подошла вплотную, взъерошила ему волосы и засмеялась:

— Он меня разбудил! Ножками стук, стук! Чуешь?

Она взяла руку мужа и приложила к животу. Лепилин явственно почувствовал мягкий толчок в ладонь. И его испугало первое соприкосновение с ребенком, готовым появиться на белый свет, как всегда вызывала страх неизвестность. Тем более, что затаилась она в женской плоти, которой совсем недавно Лепилин любовался, которую ласкал, и дарила она мгновения наслаждения; в ней было все знакомо: крутой изгиб бедер, нежная кожа без складок, упругая грудь, каждая родинка раньше полностью принадлежали ему, Лепилину. Конечно, женщина должна рожать детей, без этого не может существовать род человеческий. Но подобные мысли Лепилин относил не к себе, а к другим. Уж у него-то совсем иное предназначение в жизни — исключительное и более значительное, чем быть неприметной песчинкой, лишь сумевшей произвести потомство и канувшей в Лету. С этим примириться он не мог. Собственно, именно это послужило началом разочарования Лепилина в жене. Уже после подыскал он подходящие оправдания: «Кончилась любовь», «А была ли любовь?» и тому подобное.

Сейчас вслед за испугом испытал Лепилин раздражение. Его так и подмывало разом покончить со всем, что накопилось в душе, но он тут же осадил себя — рано, еще рано, нужно потерпеть всего несколько дней, а может — недель. Не решился Лепилин устроить и любвеобильную сцену — ну как он не выдержит, сорвется. Ограничился Лепилин тем, что закрыл глаза, как бы прислушиваясь к таинству нарождающейся жизни; лишь бы не молчать, сказал:

— Собрала все необходимое?

— Еще вечером... И ему уложила...

Тоня хотела девочку, но называла будущего ребенка «он», «маленький» и никак иначе, словно опасалась сглазить, повредить ему преждевременным словом. А Лепилин видел за этим сюсюканье и проявление ее инстинкта самки. Стараясь уйти от скользкого разговора, он предложил:

— Чай вскипел... Перекусим на дорогу?

Завтракали молча. Тоня ела нехотя. Лепилину тоже не лез кусок в горло.

Собрались быстро; хотя и предстоял неближний путь, но по местным меркам — обычный, в райцентр, куда все часто ездили по своим житейским и служебным надобностям. Лепилин помог жене застегнуть пуговицы пальто, она их перешила на самый край борта — еле-еле сходились. Скорее по привычке, чем по искреннему порыву, спросил:

— Не холодно в пальто? Может, все-таки сбегать к соседям за тулупом?

— Ну его, — отмахнулась Тоня. — Таскать такую тяжесть я не смогу, да и когда еще мы вернемся домой, а им тулуп нужен каждодневно...

После ее слов «Мы вернемся домой...» Лепилин вздрогнул и с тревогой посмотрел на жену: «Неужели догадывается и старается как-то подловить, выявить мои намерения?» Но глаза Тони безмятежны, и Лепилин понял, что говорила она без иронии, искренне. Он надел полушубок, вскинул на спину рюкзак — лямки коротковаты и давят на плечи, поднял чемодан, перед тем как погасить свет, оглядел комнату: голо в ней, неуютно. В нем все восстало против определения жены: «дом», «вернемся домой!». Нет, это не для Лепилина, не таким он представлял себе свое постоянное жилище. Разве может быть ему домом однокомнатная квартира в наспех слепленном из сборных щитов закутке, где из незаделанных щелей несет сквозняком, где пол по утрам холодный и жжет? А примитивная кровать, на которой и спать-то не спится, с грубым общежитовским бельем? Раныше Лепилин мирился с неустроенностью быта, ибо другое заботило и влекло вместе с тысячами и тысячами людей — работа, земля, хлеб, который нужно было вырастить.

Поэтому Лепилин, щелкнув выключателем и погасив свет, испытал облегчение, словно наступившая в квартирке темнота скрыла убогость обстановки и навсегда поглотила ту жизнь, в которой он не видел никакой радости и удовлетворения.

Тоня, держась за перила, осторожно спускалась с крыльца — легонько поставив ногу, она как бы убеждалась в безопасности, а уж потом переносила на нее тяжесть своего огрузневшего тела. На последней ступеньке Лепилин подхватил жену под локоть и, продолжая играть роль заботливого мужа, укорил: «Не могла подождать?» Тоня прикачнулась к нему плечом, тяжело обмякла на руке, и он бережно повел ее по тропинке к дороге.

Они медленно шли по улице ночного поселка. Морозно — захватывает дух, и в этой стуже блекнут светлые пятна под редкими фонарями. По просьбе жены Лепилин забежал в медпункт и взял маленький чемоданчик с аптечкой — в дороге всякое может случиться. Тоня часто останавливалась, отдыхая, и Лепилин всякий раз переживал: если не сможет она ехать, тогда его планы рухнут, ведь не оставишь ее одну. Но все обошлось — благополучно добрались до совхозной конторы.