Повести и рассказы - [34]

Прицеп с домиком подогнан прямо к входу, а на ступеньках стояли директор совхоза Сергей Иванович Глушаков и тракторист Потапов. Из двери домика выглядывал Димка Пирожков.

— Запаздываете, медицина, — добродушно укорил Глушаков. — Залезайте греться. Этот молодой человек, — он указал на Димку, — уже докрасна раскочегарил печку. Теплы-ынь!

Сунулся первым Лепилин, в темноте наткнулся на кизяк и чертыхнулся:

— Навалили — не пройдешь!

— Ничего, ничего, — успокоил его Глушаков. — Запас карман не тянет...

Лепилин подал руки жене, она цепко ухватилась, тракторист и директор помогли ей подняться в домик. Обняв Тоню за талию, Лепилин осторожно провел ее в угол, по пути отбрасывая ногой куски кизяка.

— Так без света и поедем? — голос у Тони встревоженный. — Боязно, темень...

— Будет свет‚ — тракторист принес фонарь, поднял стекло и зажег фитиль. — Во-он там на потолке гвоздь загнут, вешайте...

Тяжело влез директор. Он шумно вздохнул, с облегчением снял с себя тулуп и кинул на лавку под оконцем. Хотел было устраиваться, но позвал его тракторист:

— Сергей Иванович, бежит кто-то...

С края поселка спешил человек и издали кричал:

— Подожди-ите, подожди-ите!

— Что-то не узнаю, — Глушаков приложил ладонь козырьком ко лбу. — Вроде не наш...

— Может, и не наш, — согласился Потапов. — Сейчас много народу бродит по степи.

Спешащий человек будто и не бежал, а катился по дороге, быстро семеня ногами. Приблизившись к прицепу и остановившись поодаль, он сбросил со спины объемистый мешок, жадно хватал ртом воздух:

— Кажись... успел...

— Каким ветром занесло к нам? — спросил Глушаков. — Своих мы всех знаем.

— Свой, чужой — без разницы, — отдышавшись, сказал человек. — Все мы одной породы, из людей.

— Ишь ты, разговорчивый, — удивился Глушаков. — Дорогой повеселишь, загружайся — и поехали, пора.

— Тебе, может, и пора, а мне без спеху. Нынче на мякине воробья не проведешь, ушлым стал, образование получил. Гвоздь вбить — и то глядишь зенками: не попасть бы в сучок. Обмозгую возле этой... домовины, тогда и скумекаю насчет ее крепости.

— Кумекай одну минуту, — директор постучал ногтем по наручным часам.

— Для меня вполовины хватит, — человек пошел вокруг домика, даже нагибался, заглядывая под низ.

Из кабины трактора на гусеничную цепь выскочил Володька заорал:

— Долго будете собираться?

— Эк тебя несет по кочкам! — всплеснул руками человек. — Поберегись, не то пуп лопнет.

Володька возмущенно хмыкнул, но смолчал, ударил сверху по шапке и нахлобучил ее на глаза; нырнул он назад, в кабину, взялся за рычаг управления подачей топлива. Взревел двигатель, трактор дернулся и пошел, пошел... Человек засуетился, подхватил мешок и побежал за удалявшимся прицепом. На ходу он забросил поклажу в открытую дверь домика, сам навалился животом на порог. Потапов, уцепив за воротник полушубка, втащил человека внутрь.

Удалялся, удалялся в степь трактор с прицепом. Постепенно темнота плотнее обволакивала и укрывала его, вот уже и не видно ничего, лишь доносится гул двигателя, но и тот вскоре стих, растворился среди бесконечной стылой округи.

Глава пятая

За последний год жизнь Вязникова наполнилась новым смыслом, и он почувствовал себя совсем другим человеком. Сейчас память о том, прежнем своем существовании он решительно гнал прочь, ибо в ней уже не виделось ничего яркого и увлекательного. Правда, обычной нервотрепки хватало, но ведь зимой хлопот поменьше, и Вязникову полюбилось свободными вечерами размышлять о той прекрасной поре в хозяйствах района, которая настанет после осуществления его замыслов.

Он засыпал просьбами приятелей и бывших сослуживцев, и вместе с собственными книгами теперь у него приличная библиотечка по сельскому хозяйству. По привычке расхаживая по неуютной комнате‚ — а Вязников был непривередлив, и ему вполне хватало самого необходимого, — он часто касался корешков книг на полках трех этажерок, составленных в один ряд, как бы проверяя, тут ли они — его опора, его упоительная надежда, манящая в дали, еще никому не ведомые и не подвластные. В такие минуты в груди у Вязникова скапливался холодок, радостно обмирая, он застывал, и перед взором возникали картины, никогда не виданные, но уже родившиеся в его воображении. Он жил наяву в них: дышал сухим степным ветром, чувствовал густые запахи пашни, а пальцы ласкали тугой пшеничный колос.

Бескрайние поля поднятой целины разбудили в Вязникове дремавшее до сих пор желание действовать, действовать! Этот край он просто обязан пробудить к новой жизни. Если отступится, то до конца дней своих не простит он себе трусости: ведь дали же ему в руки возможности, пусть и ограниченные, но дали, доверили, и он, Вязников, должен их использовать, чтобы, подводя жизненные итоги, мог сказать со спокойной совестью: «Это делал и я, видите — сделал даже больше, чем другие!»

Вязников уже перешагнул порог, после которого люди обычно все чаще задумываются о полезности своего уходящего бытия. Ему ой как хотелось, чтобы последний отрезок был ярок и значителен. Собственно, поэтому и дал согласие на здешнюю работу. Жена и взрослые дети удивлялись, чуть ли не в лицо говорили ему всякие обидные и несправедливые слова, но он не поддался на уговоры одуматься. «Нет‚— твердил Вязников про себя, — им не понять меня. А я хочу взлететь... Да-да, взлететь в первый и последний раз и охватить взором эту прекрасную землю, на которой жил и которую преобразую!»