Повесть о военных годах - [6]

Родная моя сестренка! Слезы так и текли у нее двумя обильными ручьями.

Наконец вещи собраны. С трудом разомкнула судорожно обвивавшее меня кольцо маминых рук.

За спиной сухо щелкнул замок: закрылась дверь, за которой осталась мирная, беззаботная жизнь, родной дом и самые дорогие мне люди на свете — мама и Танюшка.

Впереди трудный самостоятельный путь, избранный мной по велению сердца, и я знаю: понятный и близкий маме так же, как и мне. Чувствуя ее незримую поддержку, я с легким сердцем перешагнула порог.

Только прибежала в райком, вызывает председатель.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он. — Говорят, вы недавно хворали?

Быстрее молнии пронеслась мысль: «Бабушкина работа!»

— Что, у вас тут моя бабка была? — со злостью спросила я.

Все рассмеялись.

— Как это вы сразу догадались? Да, была ваша бабушка, просила повременить с вашей отправкой, а несовершеннолетних мы не можем посылать на фронт без согласия родителей. Не волнуйтесь, работа и здесь найдется: будете помогать нам готовить кадры дружинниц.

Просьба, уговоры — ничто не помогало! Председатель твердо стоял на своем. Я не выдержала и расплакалась. Он рассердился:

— Хорошо, если вы так настаиваете, звоните в военный отдел Московского комитета партии; если разрешат, я не буду возражать!

— Какое мне дело до бабушки и до председателя РОККа! Все равно я уйду на фронт, зайцем уеду! — захлебываясь слезами, бросала я в телефонную трубку.

Мой собеседник ровно ничего не понимал:

— Постойте, какая бабушка, какой председатель РОККа? Да вы расскажите все по порядку!

Сбиваясь и глотая слезы, я рассказала «по порядку».

— Скажите, а сколько вам лет? — спросил товарищ из МК.

— Восемнадцать, — не задумываясь, ответила я и для очистки совести тихонько добавила: — Будет.

Последнего слова он, очевидно, не слышал.

— Хорошо, я разрешаю вам ехать! — сказал товарищ из МК после минутного раздумья.

Получив на складе комбинезон, сумку, косынку, нарукавную повязку с красным крестом, позвонила домой. Времени уже не оставалось, и с мамой простилась по телефону. Как же я пожалела об этом через час! Выяснилось, что нас задержали до вечера. Ко всем пришли родные, а когда я снова позвонила домой, ответила Танюшка: «Мама ушла, когда вернется — не знаю». Тяжело было уезжать, не услышав на прощание ласкового маминого голоса…

Только в девять часов вечера выехали мы из ворот горкома Красного Креста. Наш эшелон имел довольно внушительный вид: тридцать автобусов (по санитарной дружине от каждого района Москвы да еще сестры, врачи) с шумливыми девушками, в большинстве одетыми в темно-синие комбинезоны танкистов. По Арбату двинулись к Можайскому шоссе. Пока ехали по московским улицам, весело пели. Но как только город стал удаляться, притихли, прощаясь с Москвой. Потом кто-то потихоньку затянул: «Любимый город в синей дымке тает…» — все подхватили. Кому из нас и когда еще суждено вернуться в Москву?..

Мелькали темные силуэты телеграфных столбов и встречных машин, идущих с притушенными фарами. Думалось о будущем, недалеком, неизвестном будущем, навстречу которому двигался наш эшелон.

Куда едем, никто не знал, но все были уверены, что на фронт. Восьмого июля мы проехали Вязьму.

В деревне Мурановке какая-то старушка повела Катюшу Фирсикову и меня к себе. Мы пили молоко, бабка внимательно разглядывала нас и, наконец, расплакалась.

— Ах вы, мои касаточки, такие молодые, такие хорошие!.. — Она порывисто обняла меня сухими, старческими руками и крепко поцеловала. — Идите, деточки, хорошее у вас дело, только живыми возвращайтесь, храни вас господь бог!

На запад проходило много частей: пехота, танки, артиллерия. Один танкист насмешливо оглядел меня с ног до головы и презрительно бросил:

— Вот куда наши комбинезоны идут! Тоже мне — танкисты!

А я смотрела на него с таким восторгом, что даже не обиделась и только робко спросила:

— А мне можно стать танкистом?

Он свысока взглянул на меня, выразительно шмыгнул носом, провел под ним пальцем и рассмеялся:

— Куда тебе! Тоже мне — танкисты!

Теперь уж я обиделась и решила: повоюю в пехоте, докажу, что достойна доверия, может быть, тогда мне и разрешат стать хотя бы санитаром где-нибудь в танковой части.

В городе Кирове, Смоленской области, наша колонна разделилась. Две дружины Октябрьского района и наша, Ленинградского, остались при штабе армии. Остальные поехали на обслуживание строительства оборонительных сооружений.

В воинские части направляли не дружинами, а небольшими группами. Наконец настала и наша очередь.

Семнадцатого июля 1941 года Катя, я и еще несколько девушек, удобно устроившись на мягком сене в кузове полуторки, отправились к месту своей службы.

Предстояло проехать около ста километров, но теперь никакие расстояния ничего не могли изменить — мы ехали на фронт, на руках у меня были документы, свидетельствующие о том, что пять сандружинниц направляются в Н-скую стрелковую дивизию и могут быть использованы в качестве санинструкторов.

В ту первую ночь движения по лесным дорогам к фронту каждый промелькнувший в стороне куст, каждый шорох в лесу казался полным опасностей, которые мы должны преодолеть. Тем более, что перед отъездом нас немного попугали, заявив, что дорога, по которой нам предстояло ехать, простреливается. А мы, приняв все за чистую монету, тревожно и в то же время радостно ждали той минуты, когда нас, наконец, будут обстреливать, и как это будет интересно, и как, приехав в дивизию, мы сможем заявить, что мы уже обстрелянные. Ведь каждая из нас думала только о том, чтобы попасть на самую что ни на есть войну — на передовую.