Повесть о военных годах - [7]

Всю дорогу с трепетом мечтали о каком-нибудь выдающемся случае, который сразу позволил бы нам предстать перед начальством настоящими, доказавшими свои боевые качества солдатами.

Фантазия разыгралась. Вот на нашу машину совершает нападение группа диверсантов. Мы встречаем их дружным метким огнем (у шофера была одна винтовка!) и после неравного боя выходим победителями. А потом привозим в штаб дивизии полную машину пленных и предъявляем сначала их, а уж потом предписание. И, конечно, таких опытных и бывалых бойцов немедленно направляют прямо в бой.

Или же так. Остановившись на привал, мы слышим шепот в лесу и обнаруживаем переодетых немцев-шпионов. Неслышно окружаем мы диверсантов. Шофер — он молчаливым уговором единогласно признан главнокомандующим, — громким шепотом командует: «Иванов, ты с отделением заходи справа, а слева мы их встретим пулеметом!» Это для того, чтобы создать видимость большого отряда и испугать врагов. Наша хитрость удается, мы забираем всех в плен и, как и в предыдущем случае, приезжаем в штаб дивизии обстрелянными, боевыми солдатами.

Конечный результат тот же: нас сразу направляют на передовую.

Я сидела в машине, поджав под себя ноги, то и дело проверяя, как они пружинят. Такая поза, казалось мне, наиболее соответствовала «боевой готовности»: в любую минуту могу легко вскочить и действовать. Однако при попытке спрыгнуть с машины чуть было не полетела кубарем: ноги затекли и совсем не слушались.

Пожилой старший военфельдшер, встретивший машину, повел нас к начальнику санитарной службы дивизии.

Мы шли гуськом по узенькой лесной тропинке. Было холодновато. Солнце только что встало и мягким светом озаряло кусты, деревья и красные глазки земляники, выглядывавшие из густой травы. Мы не могли удержаться, чтобы не остановиться и не отправить в рот сладкую, сочную ягоду.

Старший военфельдшер, неодобрительно покачивая головой, ворчал:

— Прислали девчонок! Им ягоды да грибы собирать, а не воевать!

Кабинет начальника санитарной службы оказался землянкой. Начсандив, военврач 2-го ранга, долго расспрашивал, откуда мы, где работали, наконец начал что-то писать. По школьной привычке, став на цыпочки, заглянула через его плечо. Начсандив писал: «Командиру медсанбата…» Вот так передовая! Я не выдержала и недовольно хмыкнула.

— В чем дело? — удивленно спросил начсандив.

Краснея и волнуясь, я начала торопливо убеждать его, что в медсанбате мы никому не нужны, что все мы хотим на передовую и что только там, на передовой, мы принесем настоящую пользу. Девушки дружно поддержали меня.

— Вот вы какие! — улыбнулся начсандив. — Что же, это очень хорошо… — Он задумался. — Все же, девушки, вы поедете в медсанбат, получите практику, немного понюхаете пороху, а тогда, если будете настаивать, я вас отправлю и на передовую.

Заметив, что мы опечалились, начсандив обстоятельно объяснил: непривычному к бою медицинскому работнику поначалу не так страшны пули и снаряды, как вид крови.

В медсанбате нас определили в разные подразделения, очень этим огорчив.

— Ничего, это же рядом. Ты будешь приходить ко мне, я к тебе. Давай пока устраиваться, — бодро сказала Катюша, но глаза у нее были грустные.

Медсанбат стоял в лесу и имел такой мирный вид, будто это не воинская часть, а пионерлагерь. Только палатки попросторнее, и в них вместо кроватей ящики с медикаментами и носилки на козлах — будущие перевязочные столы. Впрочем, в госпитальном взводе у Катюши в палатках стояли и койки.

Тихо в лесу. Так и хочется побродить, поискать ягод, грибов, тем более что работы пока никакой нет. Сестры и врачи что-то подсчитывают, записывают, готовясь к предстоящим боям, а нам, новичкам, дано одно задание: осмотреться и привыкать.

Начальник штаба батальона, капитан Фомин, чтобы мы не болтались без дела, взялся сам проводить с нами занятия по уставам. Мы с воодушевлением явились на первое занятие и на первом же занятии охладели. Право же, скупой, лаконичный язык уставов больше доходил до ума и сердца, когда мы их читали самостоятельно, чем длинные пояснения Фомина. Все-таки девчата не уклонялись от занятий — уж очень нам хотелось превзойти все науки и знать все, что положено настоящему бойцу.

Наконец двадцатого июля ко мне прибежала взволнованная Катюша и, едва отдышавшись, объявила, что нас зовут в штаб сдать паспорта и принять присягу.

— Боюсь, как бы не было каких-нибудь неприятностей. Мы ведь с тобой несовершеннолетние. Фомин так и сказал командиру батальона: «Их (это тебя и меня) не имеем права допускать к присяге». А комбат как рассердится и говорит: «Мы их через два дня допустим спасать жизни людей. Раз пришли девушки добровольцами на фронт, пусть будут бойцами, как все».

Капитан Фомин долго рассматривал мой паспорт, что-то недовольно бормотал при этом, затем резко сунул его чуть ли не под нос комбату и ткнул в какую-то строчку пальцем:

— Вот смотрите, двадцать четвертого года, семнадцать лет. Я же говорил.

— Ну и что же, — равнодушно ответил комбат.

— Ах, ну и что же?!. Ладно. А ваш? — обернулся он к Катюше.

— У меня совсем нет паспорта, у меня только комсомольский билет. Мне совсем недавно шестнадцать исполнилось, нет еще паспорта. — В голосе Катюши одновременно прозвучали и отчаяние, и безнадежность, и мольба.