Повесть о Великом мире - [139]
4
О РОСКОШИ ГОСПОДИНА ТИКУСА И МОНКАН-СОДЗЁ, А ТАКЖЕ О ВЫСОКОМУДРОМ ГЭДАЦУ
Среди них был внук покойного старшего помощника главы ведомства, его милости Рокудзё-но Арифуса, глава отряда простолюдинов, Тикуса-но-то, средний военачальник Тадааки-асон. Ему должно было нравиться наследственное занятие его семьи, книжное дело, тем не менее, со времён «короны юности»[988] он любил упражнения в стрельбе из лука и стрельбу по собакам, которые не были его семейными занятиями, и в то время, когда он увлекался азартными играми и распутством, со своим отцом, его милостью Аритада, который этого не любил, он не поддерживал отношения отца и сына.
Однако этот асон, видимо, из-за того, что однажды он смог достичь процветания, — сопровождал государя, когда его величество переезжал в провинцию, Оки и проявил преданность, будучи лучником при въезде в столицу против Рокухара, теперь был жалован тремя большими провинциями и ещё десятками мест, так что милости двора для него были чрезмерными и роскошь его поражала. Вассалов, которые о нём заботились, он каждый день обносил чарками сакэ; высоких сановников и чиновников, которые сидели у него локоть к локтю, насчитывалось больше трёхсот. На его расходы на редкостные вина и закуски за один раз не хватало и десятка тысяч монет. Кроме того, выстроив в ряд конюшни площадью в несколько десятков кан, Тадааки держал в них по пятьдесят-шестьдесят откормленных коней. Когда пирушки заканчивали и начинали развлекаться скачками, его гости в окружении нескольких сот коней выезжали в окрестности Утино и Северных гор и проводили целые дни в псовой и соколиной охоте.
В его одежде боевой фартук был сшит из собачьих и тигровых шкур, на плечах висели отделанные парчой и птичьими перьями хитатарэ[989]. К сожалению, он не стыдился предостережения Кун Аньго[990] о том, что самодовольно одеваясь в роскошные наряды, чернь переходит все границы, а тот, кто переходит границы и теряет этикет, является мятежником.
Но, поскольку военачальник был простолюдином, нечего было и говорить. Когда слышали о его поведении, удивлялись все, вплоть до праведного наставника Монкан[991]. Один раз, случайно, оставив мысли о славе и выгоде, он этим не воспользовался, не вступил на стезю трёх таинств и соответствия[992], но направился лишь к выгодам и завоеванию репутации, мало того, забыл об обязанностях, определяемых верными представлениями.
Хотя необходимости в этом не было никакой, он копил сокровища, бедным не помогал, собирал у себя оружие и содержал солдат. В то время, когда он был человеком угодливым и получил награды безо всяких заслуг в преданности, те, кто именовались подчинёнными праведного наставника Монкана, заполонили столицу: число их достигало пяти-шести сотен человек. В то время, когда они были не так далеко от входа во дворец, несколько сот вооружённых всадников окружали императорский паланкин спереди и сзади, следуя вдоль дороги с гордыми лицами. Вдруг оказалось, что одежды монахов запачканы грязью из-под конских копыт. Недовольство и упрёки монахов пропадали впустую.
С тех пор, как Лушаньский законоучитель Хуэй Юань[993] отказался однажды от сего мира ветра и пыли, он изволил поместиться в спокойной пустынной келье и дал обет даже временно не выходить в горы, но соединил вместе восемнадцать уважаемых мудрецов[994], и они долгими днями по шесть раз возглашали хвалу будде Амида. А Чан-хэшан из Таймэй[995] совсем не знал тех мест, где живут миряне, переселился из тростниковой хижины в глухие горы и, воспевая прелесть жизни в горах, смог получить свидетельство высшей мудрости и мастерства. Все люди, имеющие сердце, и в старину, и теперь скрываются и прячут свои следы: вместе с облаками над укутанными сумерками горами они одеваются в листья лотоса в пруду[996]; правило, которому они следуют — это всю жизнь до конца проводить, очищая своё сердце. Этот праведный наставник не напрасно пользовался славой такого же существа, что и они. Но может быть, его поведение давало основание считать, в душе он перешёл на чуждый путь демона Тэмма?
Почему так говорили? В годы правления под девизом Бундзи[997] был в столице некий шрамана. Звали его высокомудрый Гэдацу. Его мать в семилетнем возрасте[998] увидела во сне, что она проглотила колокольчик. От этого появился ребёнок, из-за чего подумали, что он не простой человек. Когда ему было три года, он вошёл во врата Будды и в конце концов стал почитаемым мудрецом[999].
Будучи глубоко милосердным, мудрец не огорчался, порвав монашеский ризы трёх видов, не отступал от религиозной практики, не печалился о том, что пуста его миска. Он не обязательно укрывался в горах, но не отказывался и от жизни в городе. Хоть и смешивалась его плоть с пятью видами мирской пыли[1000], сердце не затуманивалось тремя ядами[1001]. Положившись на карму, он проводил годы и месяцы, ради всех живущих совершая паломничества по горам и рекам. Однажды он пришёл в Великие святилища в Исэ[1002] и, совершив поклонение во Внутреннем и Внешнем святилищах, втайне прочёл сутру, более всего радующую будд. Должно быть, возле прочих святилищ тысячи деревьев не гнулись, падая на крыши, стволы не искривлялись. Вероятно, такова была форма, в которой будды руководят людьми. Ветви старинных сосен свешивались вниз, где стелились листья старых деревьев — представлялось, что всё это — проявление того, как будды спасают от заблуждений живых существ.
В книге впервые на русском языке публикуется литературный перевод одной из интересных и малоизвестных бенгальских средневековых поэм "Победа Горокхо". Поэма представляет собой эпическую переработку мифов натхов, одной из сект индуизма. Перевод снабжен обширным комментарием и вводной статьей.
«Книга попугая» принадлежит к весьма популярному в странах средневекового мусульманского Востока жанру произведений о женской хитрости и коварстве. Перевод выполнен в 20-х годах видным советским востоковедом Е. Э. Бертельсом. Издание снабжено предисловием и примечаниями. Рассчитано на широкий круг читателей.
Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.
Китайский любовный роман «Цвет абрикоса» — это, с одной стороны, полное иронии анекдотическое повествование о похождениях молодого человека, который, обретя чудодейственное снадобье для поднятия мужских сил, обзавелся двенадцатью женами; с другой стороны — это книга о страсти, о той стороне интимной жизни, которая, находясь в тени, тем не менее, занимает значительную часть человеческой жизни и приходится на ее лучшую, но краткую пору — пору молодости. Для современного читателя этот роман интересен как книга для интимного чтения.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ихара Сайкаку (1642–1693), начавший свой творческий путь как создатель новаторских шуточных стихотворений, был основоположником нового направления в повествовательной прозе — укиё-дзоси (книги об изменчивом мире). Буддийский термин «укиё», ранее означавший «горестный», «грешный», «быстротечный» мир, в контексте культуры этого времени становится символом самоценности земного бытия. По мнению Н. И. Конрада, слово «укиё» приобрело жизнеутверждающий и даже гедонистический оттенок: мир скорби и печали превратился для людей эпохи Сайкаку в быстротечный, но от этого тем более привлекательный мир радости и удовольствий, хозяевами которого они начали себя ощущать.Т.