Повесть о Великом мире - [137]

Шрифт
Интервал

. Когда он показал тайные заклинательные жесты, из левого и правого уха министра высунула голову маленькая зелёная змея и промолвила:

— О, Дзёдзо-кисо! Я хочу убить этого министра, чтобы развеять горе, в которое погрузился из-за его неправедной клеветы. Поэтому здесь не нужно испытывать ни молитвы, ни лечение. Это значит, кто я такой, как вы считаете? Да, я божество, воплотившееся в помощника Первого министра Кан, бог Тэмман Дайдзидзайтэн[967].

Дзёдзо-кисо необычайно удивился и ненадолго перестал произносить заклинания, отчего министр Хонъин сразу умер. Через некоторое время изволили сокрыться наложница государя и его внук, принц из Весеннего дворца. Второй его сын, старший военачальник Ясутада с Хатидзё тоже тяжело заболел и скончался, а когда читали сутру о будде-целителе, выявляющем инкарнации, громко возгласили имя великого военачальника Кубира[968], то услышали голос: «Разрежьте себе горло!», — и тут же перестали читать. Третий сын, Ацутада, тоже скоро оставил мир. В том, что в одночасье умерли и сам этот человек, и все, вплоть до его внуков, состояла кара богов; это было страшно.

В то время среди подчинённых отца и братьев императора Энги был человек по имени Правый главноуправляющий Кинтада. Он умер скоропостижно, безо всякой болезни. Через три дня Кинтада воскрес, тяжело вздохнул и произнёс:

— Я обязан доложить это государю. Помогите мне пройти во дворец.

Два его сына, Нобуакира и Нобутака, взяли его под левую и правую руку и провели во дворец. Когда государь спросил его: «В чём дело?», — Кинтада задрожал всем телом и доложил:

— Подданный Вашего величества побывал в страшном месте под названием Потустороннее ведомство. Там человек ростом в один с лишним дзё, в нормальной одежде и короне, вручил мне свиток, адресованный двору, и произнёс: «Хозяин земель осыпающегося риса, император Энги, поверил клевете министра Токихира и сослал безвинного подданного. Это его самая тяжкая ошибка. Пусть быстрее напишет обо всём на ярлыке нашего ведомства и спустит его в преисподнюю Аби[969]». Потом тридцать с лишним чиновников Ведомства выстроились в ряд и с гневом произнесли: «Нужно, не теряя времени, пытать его!», на что сидевший там второй потусторонний чиновник вымолвил: «Как мы будем вести себя, если поменяется девиз правления, и нам придётся извиняться за проступки?». Казалось, все, сидевшие там, были обеспокоены. После этого Кинтада возвратился к жизни.

Государь был очень удивлён. Он сразу изменил девиз годов своего правления, сжёг и выбросил августейшую грамоту о ссылке помощника Первого министра Кан, а прежний его официальный статус министра вернул, повысив его ранг на одну ступень до действительного второго ранга.

После этого, в девятом году правления под девизом Тэнгё[970] служитель святилища Хара в провинции Оми Мибу-но Есидзанэ было божественное послание о том, что на равнине к северу от императорского дворца за одну ночь выросла тысяча сосен, поэтому здесь было построено святилище[971], которое почтительно назвали святилищем бога Тэмман Дайдзидзайтэн. Но оттого ли, что никак не успокаивались близкие ему сто шестьдесят восемь тысяч богов, но в течение двадцати пяти лет со второго года правления под девизом Тэнтоку до пятого года правления под девизом Тэнгэн[972] трижды сгорели служебные павильоны Восьми ведомств. Тогда, подумав, что этого больше быть не должно, решили построить новый императорский дворцовый комплекс, но на новом опорном столбе, который мастерски установили плотники, обнаружились строчки стихотворения, проточенные жучками:


Пусть построят его,

Он снова будет гореть,

Пока у Сугавара

Душевная боль

Не утихнет.


В этом стихотворении боги показали, что они по-прежнему не удовлетворены, — с испугом подумал государь и из дворца Итидзё[973] изволил посмертно даровать опальному министру действительный первый ранг, ранг Первого министра. Когда его посланник приехал в храм покойной радости, Анракудзи, и стал читать вслух императорское послание, до небес донёсся его голос, возглашавший стихи:


Вчера печальную судьбу я испытал на севере, в столице,

Теперь же смыл позор,

став трупом в Дадзайфу.

Обижен был при жизни,

порадуюсь ли, умерев?

Теперь надежды хватит —

основы государя охранять.


После этого и гнев богов утих, и страна успокоилась. Как они могущественны! Ежели доискиваться истинной их сущности[974], — это воплощение великой жалости и великой скорби Кандзэон[975]. Обширные её обеты глубоки, словно море, и судно, спасающее живые существа от заблуждений, не могут без них достичь берега. Если же говорить о явленном следе, он воплощён в боге Тэмман Дадзидзайтэн; блага, им приносимые, день ото дня обновляются. Помыслы людей, раз и навсегда связавших свою судьбу с учением Будды, подчинены велению сердца. Из-за этого все, начиная с Единственного наверху и вплоть до тьмы простолюдинов внизу, нет такого человека, который не склонил бы охваченную жаждой голову. Поистине, достойное удивления, не имеющее себе подобных святилище.

Между тем, в четырнадцатый день восьмой луны четвёртого года правления под девизом Дзиряку[976] началось строительство императорского дворцового комплекса, а в правление экс-императора Госандзё


Рекомендуем почитать
Победа Горокхо

В книге впервые на русском языке публикуется литературный перевод одной из интересных и малоизвестных бенгальских средневековых поэм "Победа Горокхо". Поэма представляет собой эпическую переработку мифов натхов, одной из сект индуизма. Перевод снабжен обширным комментарием и вводной статьей.


Книга попугая

«Книга попугая» принадлежит к весьма популярному в странах средневекового мусульманского Востока жанру произведений о женской хитрости и коварстве. Перевод выполнен в 20-х годах видным советским востоковедом Е. Э. Бертельсом. Издание снабжено предисловием и примечаниями. Рассчитано на широкий круг читателей.


Лирика Древнего Египта

Необыкновенно выразительные, образные и удивительно созвучные современности размышления древних египтян о жизни, любви, смерти, богах, природе, великолепно переведенные ученицей С. Маршака В. Потаповой и не нуждающейся в представлении А. Ахматовой. Издание дополняют вступительная статья, подстрочные переводы и примечания известного советского египтолога И. Кацнельсона.


Цвет абрикоса

Китайский любовный роман «Цвет абрикоса» — это, с одной стороны, полное иронии анекдотическое повествование о похождениях молодого человека, который, обретя чудодейственное снадобье для поднятия мужских сил, обзавелся двенадцатью женами; с другой стороны — это книга о страсти, о той стороне интимной жизни, которая, находясь в тени, тем не менее, занимает значительную часть человеческой жизни и приходится на ее лучшую, но краткую пору — пору молодости. Для современного читателя этот роман интересен как книга для интимного чтения.


Гуань Инь-Цзы (избранные изречения)

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Антология китайской классической поэзии «ши» VI-XVI веков в переводах Бориса Мещерякова

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рассказы из всех провинций

Ихара Сайкаку (1642–1693), начавший свой творческий путь как создатель новаторских шуточных стихотворений, был основоположником нового направления в повествовательной прозе — укиё-дзоси (книги об изменчивом мире). Буддийский термин «укиё», ранее означавший «горестный», «грешный», «быстротечный» мир, в контексте культуры этого времени становится символом самоценности земного бытия. По мнению Н. И. Конрада, слово «укиё» приобрело жизнеутверждающий и даже гедонистический оттенок: мир скорби и печали превратился для людей эпохи Сайкаку в быстротечный, но от этого тем более привлекательный мир радости и удовольствий, хозяевами которого они начали себя ощущать.Т.