Повесть о красном орленке - [28]

Проснулся рано. Суховерхова нет. Значит, еще не вернулись с постов. Вышел на улицу, а там шум-гам: не то скандал, не то драка. Бубнов маузером размахивает перед толпой деревенских.

— За кого мы кровь проливаем, заботы тяжкие несем? За народ, за вас же, дураков. А вы? Вы даже помочь нам не желаете. А это знаете чем пахнет? Контрреволюцией — вот чем! За это — к стенке!

Бубнов передохнул, оглядел мрачные, угрюмые лица мужиков и женщин. Стиснул зубы, глаза сузил в щелочки:

— Так, значит, добром коней не отдадите? Ясно!

— Да ить последние кони у нас! — с тоской выкрикнул какой-то мужик.— На чем работать?

Бабы, словно ждали этого выкрика, заголосили:

— Белыя приходят — берут, красныя, энти тоже берут!.. Да што у нас, дворы ломятся от животины?

— Помилуй, гражданин командир. Ослобони нас. Богом просим!..

— Не дай помереть с голода детушкам!

Мысли у Артемки раздвоились. С одной стороны, будто и Бубнов прав — как воевать-то без коней? Где возьмут их партизаны? С другой — жалко людей. Может, и в самом деле последнюю лошадь берут.

Однако долго раздумывать не пришлось. Бубнов снова крикнул:

— Еще   раз   спрашиваю:    отдадите   коней   или   нет?

Постоял с минуту, переводя тяжелый взгляд с одного лица на другое, резко махнул рукой. Партизаны кинулись на мужиков, скручивая им руки.

— Ведите их в сарай! — кричал Бубнов.— Мы с ними побеседуем, покажем, как идти против народа. А вы,— приказал остальным партизанам,— пройдите по дворам — всех коней сюда! Здесь выберем.

Некоторые нерешительно затоптались. Нехорошо будто получается: люди приняли их как гостей, а они как враги.

— Что я сказал? — бешено гаркнул Бубнов.— Выполнять! Стогов, руководи. А ты, Карев, чего стоишь, уши развесил? Выводи коней.

Вот тут-то Артемка и забыл все свои противоречивые мысли, обрадовался, что Бубнов наконец заметил его и даже приказал задание выполнять. Бросился вслед за мужиками, зашнырял по дворам. Не в каждом хозяйстве оказались кони. Четыре двора обежал, в пятом увидел. Неважный конек, худой, заморенный, но все равно схватил за повод, повел через двор. Дорогу загородила плачущая женщина. В отчаянье заломив руки, она причитала по-хохлацки:

— Хлопчику, милый, хлопчику, оставь коняку... Оставь, добренький. Пожалей бидных сирот... Хлопчику...

Артемка прошел мимо, в калитку, а женщина все шагала за ним и умоляла:

— Хлопчику, оставь, оставь коняку, смилуйся...

Увидел бегущих по улице Неборака и Бастрыгина, приостановился.

— В чем дело? — спросил Неборак, еле переводя дыхание. Артемка с некоторой гордостью ответил:

— Да вот, лошадей реквизируем... Бубнов приказал.

— Что?! — гневно выкрикнул Неборак.— Что ты сказал?!

Артемка оробел. Не ожидал, что Неборак заорет. Думал, похвалит. Промямлил:

— Для отряда берем...

Неборак вдруг проговорил тихо, сдавленно:

— Ты кто: подлец или дурак? Отдай сейчас же коня и извинись... Эх, ты!..

Артемке стало так нехорошо, так скверно, что слезы навернулись на глаза. Нет, не от слов Неборака, а от его взгляда, полного презрения и брезгливости. Пальцы сами по себе выпустили уздечку. Женщина бросилась к Небораку со слезами благодарности:

— Спасибо, спасибо, добрый чоловик... Всю жизнь молиться за тэбэ буду... Пожалив бидных... Спасибо.

Неборак торопливо произнес:

— Ладно, ладно, тетя, веди коня во двор, а благодарить за свое же добро меня не нужно.— И спросил Артемку сухо, неприязненно: — Суховерхова не видел?

— Нет... Как ушел вчера, так и не приходил еще...

— Найди немедленно.— И уже к Бастрыгину: — Побежали. Оружие приготовь.

Не сделали и двадцати шагов, как из ворот навстречу выскочил желтоусый мужик. Он был всклокоченный, смятенный, лицо бледное, губы дергались. Подбежал к Небораку, закричал:

— Байки рассказывал, да? Своим прикидывался?  «За народ, за обиженных»! А сами последнюю лошадь увели!..

Неборак побледнел, перебил желтоусого:

— Погоди, не кричи. Послушай!..

— Я уже послушал!.. Сволочь! Бандюки! У-у! — И желтоусый размахнулся, с ненавистью глядя на Неборака. Но не ударил, опустил руку и вдруг, глухо зарыдав, бросился обратно, к своей избе.

Артемка сжался — не видел, чтобы мужики так плакали. Взглянул на Неборака: стоит все такой же бледный, пот рукавом со лба вытирает. Потом медленно:

— Кажется, с меня довольно.— Обернулся, увидел Артемку, разозлился: — Почему здесь? Где Суховерхов, черт тебя подери?

Артемка, будто ветер его сорвал с места, помчался туда, где толпились партизаны. Позади бухали сапоги Неборака и Кольки Бастрыгина. Суховерхов и Тимофей уже были здесь. Суховерхов держал за грудки багрового от злости и натуги Бубнова, тряс его:

— Кого грабишь, падаль? На кого руку поднял, а? Кто ты есть, отвечай!

— Добром прошу: отпусти! — хрипел Бубнов.

— Держи, Илья,— сказал, подбегая, Неборак и на ходу выдергивая ремень.— Мы с тобой, подлецом, еще разберемся... Николай, заламывай ему руки.

Поднялся шум, взметнулись крики. Одни кричали:

— Правильно! Так его, живодера!

Другие:

— Не дадим! Не позволим! Выручай Егора!

Бровастый сорвал с плеча бердану, гаркнул:

— Отпускай Бубнова — стрельну! Слышь, отпускай! — И к своим однокашникам: — Чего стоите? Бей их!

И выстрелил. Почти в упор. Колька Бастрыгин, глухо ойкнув, медленно осел на землю. Пальцы Суховерхова на мгновение ослабли, и Бубнов рванулся, отскочил.