Повесть о Хаййе ибн Йакзане - [53]

В заключение автор обращается к Господу с просьбой освободить нас из плена природы и оков материи, и на этом завершается рассказ странника на чужбине.

доктор Карим Моджтахеди, профессор философии Тегеранского университета

Перевод Е.Л. Никитенко

Метаморфозы ибн-туфайловского «Живого, сына Бодрствующего»

Словосочетание «метаморфозы Живого» поистине многозначно. Оно может указывать на преследующие субъекта изменения, в чем-то похожие на сюжет записываемой, вызывающей жаркие споры истории, – и в этом смысле каждый писатель пишет своего «Живого», противопоставляя его чужим «живым». С другой стороны, «метаморфозы» – неотъемлемая часть жизни существа, путешествующего от одной «стоянки» судьбы к другой; эту «биографию» мы встречаем в романе Ибн Туфайла «Живой, сын Бодрствующего». В конце концов, «метаморфозы Живого» могут рассказать нам о философском образе человека, изменившемся настолько, что мы вправе говорить о «старом» и «новом» Живых. В этой статье мы хотели бы обсудить все пресловутые метаморфозы, используя обозначенные выше герменевтические парадигмы.

Книга «Живой, сын Бодрствующего»

«Живой, сын Бодрствующего» и другие повести

Живой, сын Бодрствующего ведет множество родословных, пережив десятки превращений и реинкарнаций. Ибн Туфайл ал-Андалуси (458/1110 – 533/1185) не был первым творцом Живого; известно, что и Ибн Сина располагал собственным Живым. Кроме того, Живой – плод многолетней истории философско-аллегорических романов, продолженной Авиценной; три таких повести («Живой, сын Бодрствующего», «Трактат о птицах», «Саламан и Абсаль») принадлежат его перу. Другие мыслители Востока ополчились против «Главного Шейха», выведя в символико-литературной форме образы двойников его «Живого»: так, ас-Сухраварди написал «Повесть о западной чужбине», а Ибн ан-Нафис – «Благородного, сына Говорящего». Стоит упомянуть и о том, что Ибн Сина сослался в своих «Указаниях и предупреждениях» на повесть «Саламан и Абсаль» – наиболее загадочный из своих знаков. Мы же до сих пор не в силах разгадать авиценнову тайну. Возможно, прав толкователь «Указаний» Насир ад-Дин ат-Туси, возводивший «Саламана» к античному роману, переведенному в аббасидскую эпоху Хунайном б. Исхаком. Так или иначе, но рассматриваемый нами литературный жанр имеет древние корни, теряющиеся в седой старине.

Живой, сын Бодрствующего Ибн Сины изменялся через перевод. Он «обратился» в иудаизм усилиями Авраама б. Эзры (1064-1089) в XI в. «Живого» толковали иудейские философы – в том числе, Моше Нарбони (1300-1362) в XIV в. «Крестившись» в XVIII в., Живой стал, с легкой руки анонимного автора, христианином – доном Антонио де Треццанио. Однако подлинное величие повести средневекового мудреца было явлено в романе Ибн Туфайла и истории о Робинзоне Крузо. Последняя – знаменитое детище Даниэля Дефо (1660-1731), равно как и труды Бальтасара Грасиана (1601-1658), стали очередной «реинкарнацией» Живого, иудаизированной Йозефом Витлином в его книге «Alter Leb». Немаловажный «отпор» Дефо дал Джон Максвелл Кутзее, живописавший в романе «Фо» скандалы, разгорающиеся сегодня вокруг табуированных и вовсе не артикулированных обществом тем. Словом, Живого многажды меняли, о нем жарко спорили – и его неустанно воскрешали.

Источники ибн-туфайловского «Живого, сына Бодрствующего»

Ибн Туфайл хотел примирить в своем сочинении противоречащие друг другу философские учения, дабы достичь в нем максимально возможного литературного и научного совершенства. Речь, конечно же, идет о рациональных (теоретических) и интуитивистских (мистических) когнитивных системах. Именно благодаря этому желанию автора его «Живой» и поныне служит документальным свидетельством о состоянии философской литературы Андалусии, с которой Ибн Туфайл, несомненно, был знаком. Впрочем, дошедшие до мыслителя трактаты тот считал крайне неудовлетворительно написанными. Критическому отношению Ибн Туфайла к наследию ученых Востока мы и обязаны появлением знаменитого романа, восполнившего многочисленные «пробелы» его предшественников.

Исправления эти касались концепций следующих интеллектуалов:

– Ибн Баджжи, отвергшего мистику и державшегося ratio, названного им «усладой воображающей силы [души]». Интересно, что Ибн Баджжа редко доводил до конца кропотливую работу над своими трудами: его «Трактат о душе», «Созерцание уединившегося» и «Трактат о соотношении» так и остались незаконченными;

– ал-Фараби, часто рассуждавшего о пророчестве, счастье и участи душ иноверцев;

– ал-Газали, то и дело противоречившего самому себе;

– Ибн Сины, явный смысл «Исцеления» которого, родственный аристотелевской метафизике, так и не представляет читателю загадочной «восточной мудрости» и подталкивает его к поиску скрытого подтекста этой «энциклопедии» восточного Средневековья. Ибн Туфайл же, несмотря на свое уединение в Андалусии, в достаточной степени подобное отшельничеству Живого, выступает в качестве экзегета писаний Авиценны; при этом он полагается только на свои силы, замечая:

«Мы не сомневаемся в том, что шейх ʼАбу Хамид [ал-Газали] принадлежал к числу людей, достигших высшей радости и прикоснувшихся к святым и великим тайнам. Но его книги, содержащие в себе описание науки об интуитивном познании, так и не дошли до нас, не рассказали нам об истинах, которых достигли мы; так что мы получали знание, следуя за его словами и словами шейха ʼАбу Али [ибн Сины]. Мы сравнивали их друг с другом и присовокупляли к ним мнения, возникшие в наше время и сбившие с пути некоторых занимавшихся философией невежд, – и вот, перед нами предстала истина, добытая через теорию и умозрение, и узнанная, к тому же, в незначительном нашем [мистическом] вкушении и созерцании».