Повесть о Хаййе ибн Йакзане - [55]

Положение земли в космосе

Планета Живого не похожа на нашу планету, «отвоевавшую» свое периферийное положение в солнечной системе усилиями Коперника и Галилея. Средневековая земля Ибн Туфайла по-прежнему покоится в центре мироздания; она шарообразна и неподвижна. Он отмечает: «Науки квадривиума доказали факт шарообразности солнца; земля же подобна в этом солнцу».

Что касается нашего понимания планетарных систем, то мы знаем о движении всех небесных тел – в том числе земли – вокруг звезды (солнца), которая, в свою очередь, вращается вокруг другого космического центра. Все это человек узнал сравнительно недавно; что произошло бы с Живым, расскажи мы ему об этих аксиомах современной науки? Он почувствовал бы себя потерявшимся путником, которому придется расставлять новые дорожные знаки в бездонном, положительно бесконечном мире.

Теологические концепции

И все-таки история Живого – это история постижения абсолютной истины, манифест ущербности умозрения, часто подменяющего собой мистическое «созерцание» самости Сущего-Благодаря-Себе. Достижение истины объявляется Ибн Туфайлом возвращением к первоначалу – ибо дух, эманировавший из божественной Вышины, вечно стремится к своему истоку. Вышина эта трансцендентна по отношению к миру философа – и без того, как мы увидели выше, узкому и странному. Изменилась ли ситуация сегодня, после того как многие покровы были успешно сняты со сложного мира?

Сегодня Живой должен искать божественное присутствие с большим усердием; даже сам этот поиск более символичен, чем его средневековые аналоги. Современная физика заставляет человека отчаянно оглядываться на своем «острове», вынесенном на поля огромной вселенной, вынуждает судорожно браться, подобно Робинзону Крузо за изменение природы, подталкивает к борьбе за право оставаться в живых, за право творить. Но едва ли выживший «человек умелый» переступает порог умозрения или мистического «созерцания». К тому же, если Живой походит на Робинзона в части опыта обращения, покаяния, возвращения к истине, то мотивация их покаяния в корне разнится: Робинзон, нарушивший завет родителей, обращается только после явления ему знаков божественного благоволения, тогда как Живой начинает и продолжает свое путешествие совершенно самостоятельно.

«Человек природы» и «человек истории»

Сама человечность Живого формировалась в границах необитаемого острова; в отличие от Робинзона Крузо, Живой не был подготовлен социумом к тяжелому пути отшельничества. Лишившись людского общества, Крузо осознает и подлинную цену общежития, и истинную сущность своей человечности. Современная антропология встает на сторону Робинзона, заявляя о принципиальной несамостоятельности «человека природы», прочно связанного с историей и культурой человеческой расы. Человек существует, коль скоро существуют жизнь, земля и вселенная, имеющие свою запутанную историю. Иными словами, человек как биологическое существо имеет свою историю (и мы уже упоминали о «пребиотических» теориях ученых), – и в то же время он ведет историю и как существо культурное. Но ведь, говоря об истории, мы констатируем факт невозможности возврата назад. Регресс «человека природы» невозможен – но представить его себе мы можем, воображая, как культура превратила «человека природы» в «человека надприродного», в собственно человека. Мы в силах проследить траекторию длительного движения человека от того, что мы называем «природой», к культуре, отметив, в том числе, и поразившие его цивилизационные болезни. Возможно, это поможет нам вылечить их, раз нам суждено хранить единственно возможную «историческую» личность.

Встреча Робинзона Крузо и Пятницы не была встречей «природного» и «культурного» людей. Оба они принадлежали культуре – но Робинзон оказался глубже укоренен в ней; Робинзон – это тот же Пятница, проживающий на острове со своим племенем, вдалеке от других народов мира. Позже миру суждено было соединиться вновь: то, что называется экспертами «глобализацией», есть возврат к человеческому единству после длительной разлуки. Встреча Робинзона и Пятницы – это встреча двух растерянных людей, сомневающихся в человечности друг друга. Пятница бежит, едва завидев Робинзона – точь-в-точь как Абсаль, убежавший, будучи существом социальным, от «дикого» Живого. «И бросился Абсаль наутек, боясь, что тот потревожит его; но Живой, сын Бодрствующего шел по следу [пришельца], ибо свойственно ему было искать истину вещей». Страхи наших героев указывают на разницу между старыми и новыми антропологическими моделями: нам только предстоит узнать, кому следует бежать от другого первым – предполагаемому «человеку природы» или «человеку культуры».

Современная точка зрения на этот вопрос однозначна: человек, порвавший с социумом, культурой и языком, теряет свою человечность. Человечность обретается внутри культурных схем. Ибн Туфайл с этой мыслью, конечно же, не согласен. Он, де-факто, считает человеческую самость достаточно самостоятельной, чтобы познать себя без лишних посредников. «Трудясь, он, быть может, забывал обо всех самостях – обо всех, кроме своей. Она не исчезала, пока он вглядывался в самость Первого Бытия, истинного Необходимо Сущего». Современность восстает против самой такой возможности, усматривая в «Робинзоне» историю о борьбе социализированного человека за символические, социальные и языковые системы. Об этом пишет и Жиль Делез, толкующий роман Мишеля Турнье «Пятница, или Тихоокеанский лимб» – очередную метаморфозу «Живого» – и показывающий, как постепенно сходит на нет человечность, лишившаяся Другого. Исчезновение посредника, стоящего на границе сознания и субъектов реальности, приводит к самозамыканию личности и впадению ее в состояние бессознательности.