Повесть о Федоте Шубине - [98]

Однажды Потемкин устроил большой праздник по поводу взятия Суворовым неприступной крепости Измаил. Три тысячи гостей веселились в залах дворца, триста музыкантов исполняли музыку на стихи, написанные Державиным: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс!»

Танцами распоряжались внуки Екатерины Александр и Константин. Во время праздника во дворце горело сто сорок тысяч лампад и двадцать тысяч восковых свечей. На праздничные наряды, на украшение дворца и зимнего сада, на изысканное угощение трех тысяч избранных было брошено столько денег, что и десятой части хватило бы содержать всю жизнь всех увечных воинов, накопившихся за годы войн при Екатерине и ставших нищими.

Это был самый пышный бал из всех, какие только были в то время.

Шубин, оставив жену дома с детьми, приехал на вечер и, встретясь здесь с Аргуновым, вышел с ним из шумных салонов в зимний сад. Весна только началась, а в искусственном саду на зеленом дерновом скате цвели душистые жасмины, розы и померанцы. Меж кустами цветов были незаметно расставлены распространяющие аромат курильницы. Шубин с Аргуновым прошли в павильон, находившийся посреди сада. Там, на фоне сверкающей золотом драпировки, в изобилии светло-голубого освещения виднелась шубинская статуя. Десятки знатных персон стояли в отдалении, с умилением разглядывая образ царицы. Еще накануне торжества Екатерина интересовалась мнением других скульпторов и художников об этой работе Федота Шубина. Статую хвалили все, за исключением Гордеева, который сказал:

— Матушка-государыня слишком выглядит по-земному, а надо бы видеть ее как богиню, стоящую в золотой кумирне.

Больше он ничего не приметил.

Шубин с Аргуновым, впервые увидев статую в необычайно пышной обстановке, остановились поодаль ото всех как вкопанные и долго молчали. Наконец, заметив перед мраморной фигурой царицы жертвенник и надпись на нем: «Матери отечества и моей благодетельнице», Аргунов не без иронии спросил своего друга:

— Федот Иванович, что означают сии слова?

— Спроси Потемкина, — хмуро ответил Шубин, — это его слова. Если бы в моей силе и власти было, я обозначил бы так: «Мачехе отечества нашего». Пойдем отсюда…

В этот час, двенадцатый час ночи, «мачеха отечества» за столом, сервированным золотой посудой, сидела в кругу своих приближенных и лениво жевала гусиные лапки и петушиные гребешки, приготовленные изобретательным французским поваром в сметане с уксусом. Подавал блюда царице сам Потемкин. В том же зале Шубин и Аргунов за одним из многочисленных столов ужинали стоя. (В присутствии государыни не каждому полагалось сидеть.) В два часа ночи царица покинула Таврический. Ее провожала многочисленная, расцвеченная золотом и бриллиантами свита русских сановников и иностранных послов. С высоты антресолей наблюдали за этой сценой и оба художника. Хор певчих, провожая царицу, под звуки музыки пел на итальянском языке:

…Стой и не лети ты, время,

И благ наших не лишай нас!

Жизнь наша — путь печалей;

Пусть в ней цветут цветы…

Но время неумолимо шло вперед. Потемкин дал последний бал. Вскоре он умер в далекой степи, на пути в Николаев. На утеху увядающей Екатерине явился новый могущественный фаворит — князь Платон Зубов…

…Ни Екатерина, ни Потемкин, ни дворцовая канцелярия не сочли нужным заплатить за продолжительные труды Шубину. Он истратил последние свои сбережения и, не имея заработка, оказался в безвыходном положении. Гонимый нуждою, Федот Иванович обращался с просьбами и «слезницами» на имя высокопоставленных особ. Он писал президенту академии Бецкому:

«…И если бы по примеру других художников, я состоял на каком-либо окладном жаловании, тогда бы не осмелился сим утруждать, но питаясь уже лет двадцать одними трудами моего художества, от коего успел стяжать один дом деревянный, да и тот уже ветх, в минувшие четыре года на содержание себя и людей для делания большой мраморной статуи ее императорского величества, на которую истощил и последний свой капитал, в 3000 руб. состоящий, так что воистину не имею чем и содержаться при нонешней дороговизне, будучи без жалования и без работы. Сего ради всенижайше прошу Ваше высокопревосходительство великодушно оказать милость причислить меня в Академию художеств, снабдя должностью, квартирою и жалованием…»

Вера Филипповна родила уже шестого сына. Приглашенный в крестные отцы Аргунов шутил, стараясь развеселить грустную роженицу:

— Молодец вы, Вера Филипповна, право молодец! Пока Федот Иванович мастерил Екатерину, вы ему за это время второго ребенка подарили!..

Вера Филипповна болезненно усмехнулась ему в ответ:

— По нашим достаткам не полдюжины, а двоих как раз бы хватило.

— Вот всегда так бывает, Иван Петрович, — невесело вступил в их разговор Шубин. — Когда трудишься, думаешь о щедротах и радостях, а сделав дело, глядишь — оказался в тяготах и гадостях. Большая семья при бедности тягость, а Гордеев на каждом шагу готов поднести гадость. Ведь его ничто так не тревожит, как ненависть ко мне. Думаю, что скоро этот недруг мой успокоится: от моего бедного теперешнего положения он просветлеет…

— Странный он человек, этот Гордеев, — пожимая плечами, рассуждал, удивляясь, Аргунов, — ведь и он из крепостных, и ты тоже от земли взятый, а никак не можете столковаться. Казалось бы, чего делить? Оба по-своему талантливы, у обоих свои — разные пути-дороги…