Повесть о Федоте Шубине - [104]
— Совершенно верно, Яков, да, да, на Болоте в Москве… — подтвердил Федот и вдруг, неожиданно повысив голос, заговорил: — Придут другие времена: не Михельсона-душителя, а Емельяна Пугачева народ добрым словом помянет. И как знать, мне вот не дозволено, а со временем найдется славный мастер-ваятель и сделает Пугачеву добрый монумент и всенародно воздвигнет на том месте, где казнен этот смелый, сильный и справедливый человек…
Помолчав немного, подумал Федот Иванович и оговорился ради предосторожности перед земляками:
— Не обмолвитесь, где не следует, о том, что я вам сейчас сказал, — затаскают…
— Понима-а-ем!..
— Да разве мы наушники или соглядатаи какие, помилуй бог, что ты, Федот Иваныч.
— Верю, верю, потому и даю волю словесному течению… Приезжали тут, было, за этим Михельсоном ко мне и пока побоялись увезти. Временно оставили, впредь до одобрения моей работы генералом-аншефом, что старшим приходится над Михельсоном. Видите ли, и впрямь говорят некоторые, будто я ему лоб низковат сделал! А при чем тут я! Разве человек с порядочной головой способен проливать мужицкую кровь?.. Немка-царица знала, кого посылать на расправу. Ох, хитрая, коварная баба!.. Руками тупорылых своих приспешников душит народ. А за что? За проявление свободолюбия…
В мастерской поморы пробыли довольно долго, а потом на бойких лошадях, в розвальнях, вместе с Федотом поехали на кладбище. Оставив лошадей около ограды, они прошли по протоптанной дорожке к могиле Михайлы Ломоносова. По сторонам из глубокого снега торчали чугунные кресты и мраморные надгробия. Стаи галок носились над церковной кровлей, рассаживаясь с криком на крестах. Откуда-то с кладбищенской окраины доносился плач и унылый голос попа и певчих, отпевавших покойника.
— Большого ума был человек, — тихо сказал Шубин, обращаясь к окружавшим его землякам, — и через тысячу лет русский народ будет вспоминать его добрым словом. Есть на нашей земле справедливый человек — Радищев. Власти наши гноят его в сибирских острогах. Сей муж написал о Михайле Васильевиче такие слова: «Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего принесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и во веки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, пролетит во устах народных за необозримый горизонт столетий… Нет, не хладный камень сей повествует, что ты жил на славу имени российского. Творения твои да повествуют нам о том, житие твое да скажет, почто ты славен…» — Шубин умолк и, вытирая платком глаза, добавил: — Вечная тебе память, наш незабвенный земляк и друг!
Поморы поклонились мраморному памятнику и высыпали из кармана хлебные крошки на могилу.
— Птицы склюют — помянут…
На обратном пути, растроганный нахлынувшими воспоминаниями, Шубин рассказывал землякам о своих встречах с Ломоносовым.
— И ничего не было в жизни ужасней, чем замечать радость на лицах недругов Ломоносова по случаю его кончины.
Шубин обвел усталым взглядом своих односельчан и грустно проговорил:
— Надеюсь, вы не помянете меня лихом и при случае зайдете навестить, как вот сегодня Михайлу Васильевича. Годы-то идут, смерть — она, братцы, недосугов не знает, придет — и палкой ее не отгонишь…
Холмогорские мужики не поехали на постоялый двор — заночевали у Шубина. Выносливые лошади стояли на дворе, прикрытые постилками, и с хрустом жевали овес. В доме Федота Шубина по случаю ночлежников-земляков было прибавлено свечей. Хватало тепла и света. Распоясанные и разутые мужики долго сидели, снова еще и еще рассказывали Федоту свои холмогорские новости, об удачах на зверобойных промыслах, о свадьбах и пожарах в Куростровской волости, о запашке подсек и урожаях хлебов на тех местах, где в годы Федотовой молодости зимовали в берлогах медведи. Хвастались они породистым скотом холмогорским, за которым из дальних мест с побережий Ваги и Вычегды, Кубины и Сухоны приезжают скупщики и увозят живьем скот для разведения.
Шубин слушал их с живым интересом, да и сам не прочь был рассказать о своих странствиях по свету, о встречах с знаменитостями, обо всем, что видел и слышал и что мужикам было никак не ведомо. Похвастать перед земляками своими богатствами он не мог, ибо не ахти что имел от трудов праведных, да еще при такой большой, многодетной семье.
Но когда стали затихать мужицкие голоса, Федот выдвинул из-под широкой деревянной кровати большой, железом окованный сундук, наполненный разными книгами в желтых кожаных переплетах, и сказал:
— Вот, земляки, чем могу похвастать. Смотрите, листайте, если хотите, читайте. Сундук человеческой многовековой мудрости!
— У Михайлы Ломоносова побольше было и в сундуках, и в шкафах. Однако и у тебя немало! Ужели все прочитаны тобой? — спросил Яков Шубной и, встав на колени, начал выкладывать из сундука книги на стол. Грамотные холмогорцы принялись рассматривать длинные заглавия книг.
— Да, Яков, все прочитаны, а иные и по многу раз, которые больше любы да пользу приносящие. Вот, скажем, эта, — Федот Иванович раскрыл одну из более зачитанных, с каплями застывшего воска на переплете и прочел заглавие: «Кабинет любомудрия, в котором точно изъясняется общее всех древних языческих любомудрцев понятие о боге, о добродетели и пороке, и о средствах, прямо ведущих человека к истинному благополучию, или Александрийской библиотеки редкости, названные от некоторых Руном, орошенным росою мудрости и нетленным сокровищем учености, которой в пользу общества перевел с Еллинско-Греческого и Латинского языков Московской Славяно-Греко-Латинской академии студент Михайла Цветихин, 1782 года».
Подзаголовок этой книги гласит: «Повествование о Петре Первом, о делах его и сподвижниках на Севере, по документам и преданиям написано».
Книга посвящена выдающемуся русскому зодчему Андрею Никифоровичу Воронихину.
Автор этой книги известен читателям по ранее вышедшим повестям о деятелях русского искусства – о скульпторе Федоте Шубине, архитекторе Воронихине и художнике-баталисте Верещагине. Новая книга Константина Коничева «Русский самородок» повествует о жизни и деятельности замечательного русского книгоиздателя Ивана Дмитриевича Сытина. Повесть о нем – не обычное жизнеописание, а произведение в известной степени художественное, с допущением авторского домысла, вытекающего из фактов, имевших место в жизни персонажей повествования, из исторической обстановки.
Очерки о Карельском фронте в период Великой Отечественной войны.
Имя Константина Ивановича Коничева хорошо известно читателям. Они знакомы с его книгами «Деревенская повесть» и «К северу от Вологды», историко-биографическими повестями о судьбах выдающихся русских людей, связанных с Севером, – «Повесть о Федоте Шубине», «Повесть о Верещагине», «Повесть о Воронихине», сборником очерков «Люди больших дел» и другими произведениями.В этом году литературная общественность отметила шестидесятилетний юбилей К. И. Коничева. Но он по-прежнему полон творческих сил и замыслов. Юбилейное издание «Из жизни взятое» включает в себя новую повесть К.
«В детстве у меня была копилка. Жестянка из-под гарного масла.Сверху я сделал прорезь и опускал в нее грошики и копейки, которые изредка перепадали мне от кого-либо из благодетелей. Иногда накапливалось копеек до тридцати, и тогда сестра моего опекуна, тетка Клавдя, производила подсчет и полностью забирала мое богатство.Накопленный «капитал» поступал впрок, но не на пряники и леденцы, – у меня появлялась новая, ситцевая с цветочками рубашонка. Без копилки было бы трудно сгоревать и ее.И вот под старость осенила мою седую голову добрая мысль: а не заняться ли мне воспоминаниями своего прошлого, не соорудить ли копилку коротких записей и посмотреть, не выйдет ли из этой затеи новая рубаха?..»К.
Открывающая книгу Бориса Ямпольского повесть «Карусель» — романтическая история первой любви, окрашенной юношеской нежностью и верностью, исполненной высоких порывов. Это своеобразная исповедь молодого человека нашего времени, взволнованный лирический монолог.Рассказы и миниатюры, вошедшие в книгу, делятся на несколько циклов. По одному из них — «Волшебный фонарь» — и названа эта книга. Здесь и лирические новеллы, и написанные с добрым юмором рассказы о детях, и жанровые зарисовки, и своеобразные рассказы о природе, и юморески, и рассказы о животных.
В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.
«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».
Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.