Поучение в радости. Мешок премудростей горожанину в помощь - [49]

62

Некий человек говорил так: «Горожанин должен, подобно муравью, запасать еду и напитывать ею своё тело. Он не должен быть пауком, который плетёт паутину, лишает жизни других живых существ и пожирает их. Человеку из китайской земли по имени Ван Шоуи^{237} не понравилось, что паук лишает жизни других живых существ и пожирает их. Всякий раз, когда он видел паутину, бамбуковой палкой рвал её в клочья.

Муравей же обладает чувством справедливости, поэтому иероглиф, его обозначающий, 蟻, состоит из двух частей — “насекомое” 虫 и “справедливость” 義. Весь день снуёт муравей в поисках пищи и относит её в своё подземное жилище, чтобы кушать зимой. Муравей сам добывает еду, но это еда не только для него самого — её кушают и другие муравьи. Образцовый горожанин в поисках заработка снуёт повсюду: кормит семью, подобно муравью, и не знает отдыха — кладёт все силы для благополучия дома. Паук знает, как хитростью лишать жизни, и копит одно смертельное преступление за другим. Поэтому иероглиф, обозначающий паука, 蜘，состоит из двух частей: “насекомое” 虫 и “знание” 知. Паук горожанину не по душе. Коварно обманывать власти, использовать людей себе на потребу, плести сети алчности и несправедливости, мучить живых людей, а самому богатеть… Не должно быть так! Это ужасное человеконенавистничество! Так что в ненависти Ван Шоуи к паукам заключён глубокий смысл. Горожанин должен крепко усвоить это».

Конец четвёртого свитка.

Свиток пятый

63

В детской сказке говорится: «Ворона сказала баклану: “Господин баклан! Как мне нравится твоя счастливая жизнь! Плаваешь себе и плаваешь — никаких забот не знаешь. Ловишь как ни в чём не бывало рыбку, что плавает прямо под тобой, и брюхо набиваешь. Я же ношусь туда-сюда весь день напролёт, а вот питаюсь плохо. Примечу сушёную рыбу или фрукт, а при них — злой сторож. Вот и отчаюсь, трудно мне прокормиться. Вот так я страдаю и голодна остаюсь. Когда в крыльях мочи нет, усядусь на дерево — тогда лапы устанут. Когда надумаю у тебя подучиться и рыбкой разжиться, только воды нахлебаюсь. Завидую я тебе, господин баклан! Поделился бы ты со мной хоть малою толикой своей поживы для прокорма живота моего! Поделись, не жадничай!”

Баклан же отвечал так: “Госпожа ворона! Госпожа ворона! Вот ты как обо мне рассуждаешь… Где твоя зоркость! Ты думаешь, что я беззаботно плещусь, а живность мне прямо в рот прыгает. Как бы не так! Когда плаваешь, лапам отдыха нет. Но это полбеды. Рыба — она ведь живая, так просто её не поймаешь. Ты-то свысока глядишь, а что под водой делается, тебе не видно. Хоть море и большое, а всё равно случается, что к закату ни с одной рыбкой не повстречаешься — живот подводит. А то, бывает, ветер задует и волна разыграется — тогда между камнями забьёшься и весь день на берегу сидишь. В этом изменчивом мире лёгкого достатка ждать нечего. Нет у меня такого остатка, чтобы с тобой поделиться. Не думай, ворона, что ты одна такая на этом свете. Недаром сказано: «Всюду — всё те же осенние сумерки»^{238}. Так что и ты, птица летучая, должна со мной согласиться и оставить меня”».

А разве у людей по-другому?

64

Некий человек говорил так: «Трепетать перед общей для нас властью — первый долг для простолюдина. “Общая на то она общая, чтобы, согласно небесным установлениям, личного не иметь. Сын Неба пребывает выше всех, он — воплощение Небесного Пути. Он трепещет перед Небом, а народ он наставляет и увещевает. Его установления и законы и есть то “общественное”, что определено Небом, в сердце Сына Неба нет личного, в своём дворце он делает дела общие. Пребывая в запретном дворце, он в положенные дни справляет действа общественные. Когда люди посещают дворец, они прибывают в “общественный мир”, очищенный от низкого.

Когда настал век военных, то и дела сёгунские тоже стали называть “общественными”. Сёгунский дом замещает Сына Неба и усердствует в делах по управлению Поднебесной^{239}. И Сын Неба, и сёгун следуют по Небесному Пути, определяют законы и запреты. Четыре сословия следуют за Сыном Неба и сёгуном, слушаются их законов и запретов, трепещут — и тогда Поднебесная пребывает в мире. О чём же эти законы и запреты? Все они окорачивают дурное. Главное зло — это мятеж. Начало мятежа — в гордыне. И пять злодейств, и десять преступлений^{240}, связанных с неверностью и непочтительностью, — все они имеют источником сердце, в котором укоренилась гордыня. Соответствующие предупреждения вывешены на досках объявлений^{241}. Другие законы и запреты различаются в зависимости от провинции и эпохи^{242}, но вышеуказанные законы и запреты, которые сообразуются с небесными основами, являются нерушимыми — и не только в Японии, но и в Китае, Индии и Голландии. Человека, что трепещет перед небесными основами, следует именовать человеком, который оберегает общественное. Тех, кто привержен изяществу и украшательству, было бы ошибкой называть людьми, пекущимися об общественном благе. Их следует называть приверженцами изменчивого мира»^{243}.

65

Некий человек говорил так: «Горожанину нет смысла выбирать место для захоронения предков с тщанием. В китайской земле полагают, что неправильный выбор места захоронения родителей, не соответствующий ветрам и водам