Post Scriptum - [27]

Шрифт
Интервал

Взглянув на себя в зеркало, Смыковская наспех поправила волосы, накинула на плечи ажурную шаль, и взяв в руки икону в тяжелой раме, выла из спальни, ведомая только ей одной известным намерением.

В гостиной между тем, понемногу собирались все. Первой появилась Анна Антоновна, после увиденного сна, она старалась избежать одиночества и чрезвычайно обрадовалась, когда вслед за ней, в дверях показалась Полина Евсеевна.

Не понимая, зачем понадобилось их присутствие, и всё же переполненные любопытством, пришли Катя и Фёдор. Неуклюже переваливаясь, то и дело зевая, подоспела Дарья Апполинарьевна.

Чуть позже, прибыл сам хозяин дома, Антон Андреевич.

Последним же вошёл Павел Николаевич Клюквин, он казался встревоженным, даже сердитым, впрочем, старательно скрывающим своё дурное настроение.

Когда все приглашенные уже начали растерянно переглядываться друг с другом, недоумевая для чего их собрали вместе, в гостиную явился Филорет Львович. Заметно взволнованный и ещё более бледный, чем прежде, он направился в центр комнаты и тем привлёк к себе всеобщее внимание.

– Благодарю господа, – начал он несмело, – за то, что ни один из вас, не отказал мне в просьбе прийти сюда, в столь поздний час. Поверьте, я не позволил бы себе беспокоить вас, без достаточной на то, причины.

Филарет Львович замолчал, словно сбился с мысли, и никак не мог припомнить, о чем он хотел говорить.

– А в чём же дело, голубчик? Должно быть, произошло что-нибудь, чего мы ещё не знаем, но непременно нужно нам узнать? – спросил устало Антон Андреевич.

– Вот именно, произошло, – ответил учитель, – и несмотря на то, что положение мое в вашем доме весьма скромное, я полагаю, что вы проявите терпение и выслушаете меня…

– Отчего же вы никак не начнете? Коли дело такое важное, так и приступайте к нему, наконец, – произнесла Полина Евсеевна, – я только не могу понять отсутствия среди нас Анфисы Афанасьевны, вы пригласили её?

Филарет Львович поднял глаза и увидел, как доктор Клюквин, упершись в него взглядом, смотрит зло и напряженно.

– Да-с, её я так же просил быть. Но она… Должно не решилась…

– Да ведь я уже давно здесь, господа, а вы и не замечаете меня, обделяете вниманием хозяйку дома, фу! Как некрасиво!

Каждый из присутствующих обернулся. В дверях гостиной стояла Анфиса Афанасьевна, она улыбалась весело и выглядела весьма беззаботной.

Филарет Львович при виде её сконфузился, но принялся говорить быстрее.

– Я сообщу о том, что происходит прямо перед вами, – сказал он, – но чего вы не замечаете. Дело в том, что Анфиса Афанасьевна и я …

– Да, да, всё правда, господа, мы с нашим дорогим и всеми любимым учителем, уже говорили около получаса назад, так что я, уж не обессудьте, узнала обо всём самую чуть раньше вас, но ведь вы мне это простите?

– Матушка, Филарет Львович измучил нас, – сказала беспокойно Анна Антоновна, – он старается о чем-то рассказать нам, но всё не говорит, так быть может Вы объясните, что сами уж знаете?

– Разумеется дорогая моя, я объясню. Филарет Львович слишком робок для серьёзных разговоров, и страдает от робости своей, а потому, я возьму на себя смелость, и стану говорить за него.

– Нет, нет! Я способен и сам, – попробовал вступить вновь учитель.

– Только прежде, – продолжила Смыковская, – я хотела бы обратиться к нему, а уж после, к вам. Филарет Львович, довожу до сведения вашего, что сказанное вами некоторое время назад, я принимаю, и обдумав хорошенько, соглашаюсь с этим полностью.

Учитель, растерянный, смотрел на Анфису Афанасьевну и размышлял судорожно о том, что теперь, когда повиновалась она ему, должен он сделать и как объяснить всё тем, кого просил он собраться в гостиной.

– Узнаем ли мы хоть когда-нибудь, что такое замыслил Филарет Львович? – поинтересовался Антон Андреевич.

– А Филарет Львович не замыслил ничего другого, – ответила за учителя Смыковская, – как только жениться, и не на ком-то, а на дочери нашей Анне Антоновне. Ну же, Филарет Львович, смелее, ведь вы об этом сообщили мне, правда!?

Филарет Львович, окончательно сбитый с толку, утвердительно закачал головой.

– Так проявите же и теперь, посреди всех нас, силу духа, такую же, как некогда предо мной, и соблаговолите сделать предложение молодой барышне, своим собственным голосом, а мы со всем вниманием вас послушаем.

Учитель взглянул на притихшую Анну Антоновну, и набрав воздуха, произнёс:

– Я желал бы взять вас в законные супруги, если только ваш папенька, не будет иметь ничего против.

Филарет Львович перевел взгляд и посмотрел на Смыковского, словно с надеждой.

Антон Андреевич пребывал в замешательстве. Нельзя сказать, чтобы учитель, когда-то уж очень нравился ему, пожалуй, он представлял в мужья дочери своей, человека совсем иного, противоположного Филарету Львовичу, возможно более содержательного. Однако он заметил в глазах Анны Антоновны, столько скрытых восторга и радости, что не стал раздумывать долго и произнёс:

– Не стану отрицать, что такое заявление, представляет для меня неожиданность, но я желал бы видеть свою единственную дочь непременно счастливой, а потому, дозволяю ей самой, держать за себя ответ. Скажи нам, Анна Антоновна, согласна ли ты пройти обряд венчания с этим человеком и стать на всю жизнь, ему верной женой?


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.