Посох в цвету - [24]

Только милую – красавицу-ночь.

Сам я избрал тебя – доля бродяги!

Долю бродяги – кто ты? – не порочь!

Верно, затем, что венцом загорелись

Рыжие космы от ранних от лет –

Кудри кольцами, – а щеки зарделись

Кровью горячей, что маковый цвет;

Верно, затем потянуло на волю –

Хата тесна, докучает сосед.

Крутится ветер по чистому полю –

Резвые ноги бегут ему вслед.

Всю бы тебя обежал – да куда там! –

Тихая, темная Матерь моя. –

«О, пусть весна погонит к морю…»

О, пусть весна погонит к морю

Стада голубо-серых льдин

И с высоты окличет зорю

Зарумяневший лебедин;

И пчелка, забывая улей,

От духа терпкого взыграв,

Гудящей пронесется пулей —

Упасть на шелк упругих трав…

О, пусть! В чертах судьбы суровой

Как нам улыбку не прочесть,

Когда подснежник жизни новой

Прозвонит радостную весть?

«И нас венчали в утро Божие…»

И нас венчали в утро Божие

Короны синих васильков,

И улыбались нам прохожие,

Пока мы шли в тиши лугов.

Но четверть месяца отмолота, –

И я спешил с моим серпом,

А ты в шатре снопов из золота

Над зыбкой пела – о былом.

И громы рокотали ранние,

Призыв трубил пророчий рог,

И славил я мое избрание,

Когда огонь чело мне жег.

Ты на распутьи шла, печальная;

И ты звала – и ты ждала,

И вот твой стон, душа опальная,

Привлек небесного орла.

Теперь идешь ты в латах кованых,

Как рыцарь мне грозишь мечом.

Меж скал сошлись мы зачарованных

Окончить спор наш – о былом.

Н. Е. МАРКОВУ

Гряди, Буй-Тур, громи крамолу,

Пудовый дан тебе кулак;

Пусть турий рог, склоненный долу,

Бодает тухлый лапсердак!

Внимая мудрому глаголу,

Пусть твой признательный земляк

Ревнивую оттянет полу

И должный выложит ясак.

Что Курск тебе? Шагаешь быстро;

Сегодня свергнешь ты министра,

А завтра будешь сам премьер…

Но помните, Щигровский витязь:

Превратностям бывал пример,

А потому – не обожритесь.

В. Н. КУШНАРЕВОЙ

Глаза Ваши – голубые иль серые?

На них не смотрел я в упор,

Но крепко, по-детски, верую

В сияющий, светлый взор.

Вы вся – деревенская, летняя;

И кудри Ваши – спелая рожь.

Нашими городскими бреднями,

Мудрая, Вас не собьешь.

Над Вами серебрятся облачка

И небосклон, так бирюзово синь.

И мы живем!.. Мы, грешные, пока

Вы с нами, светлоликая. Аминь.

АВТОСОНЕТ

Кружатся дни мои запутанным романом,

И кажется порой: рехнулся романист,

Когда рядит меня то магом, то цыганом,

Сегодня жезл дает, а завтра только хлыст.

Языком пламени влюбленная Осанна

Моя возносится – и, мнится, сам лучист;

И вот уже грущу с лепечущим фонтаном

О том, что падает сожженный зноем лист.

Мечты свершаются назло докучной яви –

И обрываются, – и снова в тупике

Не к счастью шествуешь, не к радости, не к славе,

А просто, как пескарь, повисший на крючке,

Вздыхаешь о ведре – туда тебе дорога! –

Где, может быть, еще поплаваешь немного.

«Бредешь наудачу по роще осенней…»

Бредешь наудачу по роще осенней,

Выходишь на зелень озимых полей:

В молочном тумане толпой привидений,

Стреножены, прядают тени коней.

И ветер свивает кудлатые гривы,

И ветер мне сырость приносит земли:

Зеленые нивы, и бурые нивы,

И синие, синие нивы – вдали…

Затишье. Безмолвье. В бескрайном просторе

Кто встретится? Разве охотник верхом,

С обветренным ликом и грезой во взоре,

Бодрящий борзую призывным свистком.

Смеркается. Гаснет, задумчиво-кроток,

Закат в розовато-седых облаках…

И вспомнится нить многоцветная четок

В ленивых, когда-то любимых, перстах.

«Как эти строки сладостны и новы!..»

Как эти строки сладостны и новы!

Как больно бьется сердце над письмом,

Сквозящим сквозь лазурные покровы

Под бледно-золотистым сургучом.

Размашистыми острыми штрихами

Ты хочешь лишь о деле говорить;

Твой стиль откован, как гравюра в раме,

И разума нигде не рвется нить.

Но видится мне много… слишком много:

В колючем «р» мерещится копье.

И ждешь удар наездника степного,

О, сердце беззащитное мое.

Прочел. Опять здесь не найду ответа.

«Терпи и жди» – вот смысл немногих слов…

Терпеть и ждать – что лучше для поэта,

Когда он весь под чарой алых снов?

А если, как уснувшая весталка,

Забыла муза долг священный свой, —

Я рву письмо. И мне его не жалко.

И ненавижу всей душой.

«Печаль мою снежинками…»

Печаль мою снежинками

Прохладными овеяло,

Лебяжьими пушинками,

Танцующими феями!

Гуляет хоровод кругом,

Сплетаясь, развевается,

Велит забыть, молчать о том,

Что горем называется;

О том, что в глубине моей

В бездонном сердце плакало —

Велит молчать круженье фей

Таинственными знаками.

И вот иду. – Мне всё равно:

Пусть сердцу вы не верили.

Я улыбаюсь им давно,

Я с ними нынче заодно,

С порхающими феями!

НА МОГИЛЕ СЫНА

Устал я от живых, – мне мир усопших ближе,

Я научаюсь зовы их любить.

На кладбище, в отрадную отчизну

Я ухожу: здесь сердцу можно жить.

И там, наперекор глухой тоске и боли,

Вкушаю мир моей грядущей воли.

Меж холмиков ищу тропу к тебе, мой сын,

И над твоей могилкой неосевшей,

Листом сухим осыпанной, – один

Стою и жду. Чего? Отзыва? Доброй вести?

И в шорохе ветвей и шепоте листов

Ловлю намеки вожделенных слов.

Песнь иволги из чащи раздается,

Но трудно мне припомнить нежный смех,

Что навсегда затих, и тяжко сердце бьется,

Усталое искать путеводящих вех

Средь призраков, встающих из тумана.

Или уснуть?.. И встал я слишком рано?

Скажи же мне, откройся сердцу, друг,

Поэт-дитя, мне милый брат по лире,

Так быстро совершивший дольний круг,