Посох в цвету - [22]

И к цветку от гор, ширяя,

Прилетает птица злая,

Чтоб обнять его крылом

И, победу торжествуя,

Удостоить поцелуя

Лепесток за лепестком.

ПОДРАЖАНИЕ АНДРЕЮ КРИТСКОМУ

На поисках ослиц, беглянок резвых стада,

Румяный юноша пророка повстречал.

– Вот царь Израиля, и в нем моя отрада! –

Так гость от высоты пророку провещал.

И рог помазаний над головой склоненной

Пролил святой елей – и стал царем Саул…

…Бодрись, душа моя! пребудь настороженной,

Чтоб враг людей твой путь назад не повернул.

Трезвись молитвенно в благоговеньи строгом,

Пред волей вышнею повергнись, сердце, ниц…

Душа-избранница, соцарственная с Богом,

Захочешь ли бежать вослед твоих ослиц?

«К милой родимой земле мы прикованы цепью бескрайной…»

К милой родимой земле мы прикованы цепью бескрайной;

Неистощимый родник в жилах пурпуровых бьет;

Тайной <жестокой> начатое кончится разве не тайной?

Разве устанет рука сплетаться в живой хоровод?

Пусть мы в священной игре пробегаем как легкие тени,

Факел горит высоко, факел гуляет кругом.

Знаки сильнее, чем гроб, и ведут нас всё те же ступени.

Там, где прошли мы вчера, завтра мы снова пройдем.

ЛЕБЕДЬ

Я помню рдяный час и голос белой птицы

И рокот мощных крыл в пустынной вышине…

Ты руку подняла… «Смотри», – шептала мне,

И устремлялись ввысь стрельчатые ресницы.

Я помню этот час: напрасно вереницы

Годов мучительных текли в кошмарном сне!

Пушинка лебедя, вся в розовом огне,

Спускалась медленно на грудь отроковицы.

Прильнула и легла, и нежные персты

Нежданно бережно и слабо прикоснулись

Моей руки… «Так правда, – любишь ты?» –

Спросил я трепетно. И губы улыбнулись,

Как ласковый цветок, и поцелуй сам-друг

Прославил лебедя, летящего на юг.

«Бродячая безумная царица…»

Бродячая безумная царица

Влачит свой гнев, и муку, и любовь;

Гляди: раскроется широко багряница,

И жертвой огненной прольется долу кровь.

Под грохотом взволнованных заклятий

Затихли мы; но благ царицы гнев:

Он руки вновь сомкнет для пламенных объятий,

И вновь, как изумруд, прозеленеет сев.

«Хочется солнцу тучку порвать…»

Хочется солнцу тучку порвать

Всей пятерней светозарных перстов,

Хочется солнцу лицо показать –

Только смыкается туча опять,

Ткет дымно-серый покров.

Там неустанно сети прядут

Серые руки смелей и быстрей.

Чуть просинеет – уж брошен лоскут!

Солнцу не глянуть – не выйти из пут

В царской короне своей.

Солнце мне в грудь золотистый поток,

Видно, не может сегодня пролить,

Будет до вечера хмуриться рок.

Молча уйду и забьюсь в уголок,

Буду в ночи ворожить.

Буду с моей тишиной говорить,

В трепете молний провидеть тебя…

Можно ли солнце мое погубить?

Как не томиться, любя?

Как не любить?

«Полет грачей над жнивьем опустелым…»

Полет грачей над жнивьем опустелым

Медлительно спокоен и упрям;

Доверься тот невзгодам и ветрам,

Кто неистомным овладеет делом.

Клик торжества, привет собратьям смелым,

«Аминь, аминь» всклокоченным вождям…

Далекий путь готовится крылам,

Вознесенным к заоблачным пределам.

Так в синий день куда ни кину взгляд –

Везде сплетенья вижу черных кружев,

Один неутомимый вахтпарад!

Далекая, вниманьем удосужив

Сонет грачам – прочтешь ли между строк

Порыв любви, осиливший свой рок?

«Преклонись, душа, будь наготове…»

Преклонись, душа, будь наготове

Повернуть восставший грозный вал!

Вот они – сомкнувшиеся брови!

Гнев любимой – я тебя не знал!

Уж не брови – смертной сабли жало

На прекрасном вижу я лице;

Пусть любить ты, сердце, не устало

И в терновом, горестном венце!

Доля мне открыта роковая

Тихо гаснуть, пламенно любить

И в слезах, как туча, тихо тая,

В глубину, в безвестность уходить…

Кто раскроет тайну огневую,

Зрячий кто слепого вразумит?

Вот я руку белую целую.

Нежный друг, восставший одесную,

Улыбаясь, в молниях горит.

«Качнуло дерево порывом бури вешней…»

Качнуло дерево порывом бури вешней,

Гнездо накренило – и птенчик там, внизу!

Белеют лепестки, осыпаны черешней,

И ветер дале мчит мгновенную грозу.

И солнце глянуло, а он, вчера рожденный,

Дрожит и трепетно смыкает синий глаз.

О счастья бедный миг, погибнуть обреченный,

Миг счастья моего — не так ли ты угас?

Птенец поверженный, возросшими крылами

Уж ты не полетишь к неведомым морям,

К лазури солнечной, пропитанной лучами,

К пустыням выжженным и девственным снегам

У МОРЯ

Только гул раздроблённой волны,

Только пригоршня пены морской… —

Вознесен из моей глубины,

Загораясь, потир золотой.

Он нежнее румяной луны,

Озаряющей сизую даль.

Разве с ним мои страхи – страшны?

Как слеза, не прозрачна печаль?

Я слежу за любимой волной,

Вот придет, разобьется о грудь..

И рокочет мне мудрый прибой:

– Позабудь. Не люби. Позабудь.

Но беглянку мне все-таки жаль,

Что уходит туда, в глубину…

Пусть тоска – просветлевший хрусталь,

В ней храню – как в гробнице – волну!

«Трепещут голуби упругими крылами…»

Трепещут голуби упругими крылами,

На подоконнике как звезды – их следы.

Курит снежок, но не угаснет пламя

В крови живых – до смертной череды.

Взвились, летят. Навстречу клубы дыма

От черных труб. Чета едва видна.

Там, высоко кружит неутомимо –

И вдруг опять у моего окна!

Опять их песнь, исполненная неги,

И зыбкий крест переплетенных крыл.

Опять следы звездистые на снеге,

Как бы чертеж неведомых светил.

Им хорошо в моем соседстве виться:

Для них я – сон сквозь тусклый пар стекла.