Последняя жертва - [8]

— Тем более, — оживился Трауберг, видно, не желая упустить случая поговорить на жизненно важную для него тему. — Маргарита — моя первая дочь, и Марк, привыкший к повышенному вниманию, мне кажется, неуютно себя чувствовал, когда речь заходила о его сестре.

Вошел Толкушкин. Вода уже закипела. Он высыпал содержимое двух пакетиков «три в одном» в чашки и залил кипятком.

— Спасибо, Валера, — поблагодарила его Валандра, когда он поставил чашки на стол.

— Это все? — Толкушкин вопросительно посмотрел на свою начальницу.

— Да, можешь идти.

Толкушкин направился к двери.

— Вы хотите сказать, что Маргарита теоретически и практически была как бы лишена дочерних и сестринских прав, но в сознании брата пребывала как постоянный намек, упрек в свой собственный адрес и даже как скрытая угроза? Именно поэтому вы не поощряли их отношений? — снова обратилась Валандра ко Льву Земовичу.

— Да. Мне кажется, что у Марка всегда было какое-то чувство вины, от которого он хотел избавиться. — Трауберг беспокойно заморгал, — хотя, может, я преувеличиваю…

— Значит, вы говорите, что Марк практически не общался с Маргаритой?

— Можно сказать, что так. — Трауберг потупился. — Я считал, что так будет лучше для них обоих. Меньше раздражения, меньше обид…

— А с кем общалась Маргарита на работе? Может, вы знаете каких-нибудь ее подруг, друзей, знакомых? — Вершинина сделала осторожный глоток кофе.

— Точно я вам сказать не могу. Наверное, с учителями общалась, с коллегами… У меня ведь с дочерью не было особо теплых, доверительных отношений, хотя она была мне дорога. — Трауберг закашлялся.

— Может, она все-таки говорила вам о каких-то конкретных людях?

— Знаю, что она была дружна с преподавателем математики — Людмилой. Отчество ее мне не известно… Та при мне несколько раз звонила Маргарите домой…

— А еще? Дворовые друзья, подруги…

— Да нет. В детстве, может быть, такие и были. Вообще-то Марго была довольно скрытной, вечно, как ее мать мне говорила, копалась в себе. В подростковом возрасте, а наш развод с Кларой пришелся как раз на этот трудный и ответственный период. Маргарита не была неуемной и раздражительной, как другие дети. Она ни в чем нам не противоречила, да и к разводу отнеслась на удивление спокойно. Хотя мы с Кларой насчет этого не обольщались.

— То есть?

— Были почти уверены, что она переживает в душе, только вида не показывает.

— Этакая пай-девочка?

— Не то чтоб уж совсем мы не знали с ней хлопот, но по сравнению с другими детьми Марго была послушным ребенком. Правда, потом Клара начала мне жаловаться на нее. В двадцать один Марго влюбилась в какого-то разгильдяя, учившегося на инязе, стала нервной, нетерпимой, начала противоречить и даже из дома несколько раз уходила. Когда я пробовал вмешиваться, она меня не слушала, смотрела на меня как на пустое место… Хотя Марк в этом плане свою сестру переплюнул.

— Что, совсем не слушается?

— Вбил себе в голову эту Америку — никакого сладу с ним нет! Машину он все просил у меня… Так я ему не купил — вдруг продаст, да и рванет в свою Америку, никому ничего не сказав, кто его знает? — Трауберг хитро прищурился. — Я ведь ему ни в чем не отказываю. Когда сам за границей бываю, покупаю ему и одежду, и технику… Но денег в руки не даю. Вот он и бесится, все грозится уйти из дома. Я ему говорю: Марк, сейчас не времена хиппи, и в родне у нас привыкли к приличиям… Ох, не знаю, что с ним дальше делать буду. — Трауберг снова вынул платок и промокнул лоб.

— А что же стало с тем, как вы выразились, разгильдяем, в которого влюбилась Маргарита? — поинтересовалась Валандра.

— В Англию по окончании университета свалил. Английский-то он знал, видать, не плохо, если ему там стажировку предложили…

— А что же Маргарита?

— Да как-то поостыла она к нему, разочаровалась… Он ей здорово досаждал своими похождениями да пьянками. Потом он, правда, завязал, за ум взялся. Ой, да все равно ничего путного у них бы не вышло. У нас есть одно негласное правило: выходить замуж только за своего.

— И сколько длилось Маргаритино увлечение?

— Два года, хотя точно сказать не могу. Андрей ведь ей из Англии писал, приглашал, но Марго отказалась ехать к нему да и вообще вскоре перестала на его письма отвечать. А однажды, когда он позвонил (она сама мне об этом сказала в порыве откровения), повесила трубку в середине разговора.

— Она не жаловалась на свою работу?

— Да нет, даже наоборот — ей она очень нравилась! Она все методы какие-то новые внедряла, всерьез поговаривала о научной карьере. Она ведь после учебы на истфаке в аспирантуру поступила, но потом бросила. А недавно опять решила попробовать свои силы в науке. Вот только… — Трауберг закрыл лица руками.

— Успокойтесь, — сказала Вершинина, чувствуя себя полной дурой: о каком покое могла идти речь, когда твой ребенок погиб?…

— Извините, — Трауберг хлебнул полуостывший кофе и отрешенно уставился в окно — там, на синеве неба, курчавилась и росла густая облачная пена. — Сегодня дождь обещали, — тихо проговорил он, точно на эту мысль о дожде делал ставку как на лекарство от душевной муки.

«Его гнетет еще и то, что он не особенно много уделял внимания дочери», — проницательно подытожила Вершинина.