Последняя ставка - [196]

Стрит-флеш побил несколько троек. Ни Леон, ни Крейн не участвовали в выигрышной «руке», и после того, как победитель, с нервной улыбкой, собрал деньги, Леон подтолкнул ближайшую кучку сброшенных карт Крейну.

– Вам сдавать, – громыхнул баритон Ханари, – не будем тянуть время.

– Мистер Ханари, – заговорил «аминокислотник»-бармен, – мне что, вывести капитана на палубу, снять с него штаны и подмыть?

– Он не капитан, – громко сказал Леон. – Капитан – я. Нет, на воскресенье ему назначен прием у врача, до тех пор он не помрет. – Он недовольно махнул рукой. – Если хотите, откройте окна – ветерок будет свежим, если не холодным.

Крейн подумал, что в обычных условиях большинство игроков возмутилось бы вонью и потребовало бы исполнить предложение бармена, но сегодня даже самые вроде бы матерые были пришиблены и не уверены в себе.

Оставшиеся карты аккуратно придвинули по зеленому сукну к Крейну, и тот собрал и выровнял колоду.

«Все уставились на меня, – думал он, – прямо на карты. Я не смогу подменить колоду».

Он срезал лежавшую перед ним колоду и по-настоящему стасовал ее.

– Должно быть, врач очень старательный, – улыбнувшись, сказал он Леону, – если согласился принять пациента в пасхальное воскресенье. – Если повезет, кто-нибудь поддакнет или возразит и отвлечет на себя внимание остальных.

– Должно быть, – ответил Леон, глядя на карты. Все остальные промолчали.

– Скажи-ка, сынок, – обратился Крейн к бармену, продолжая тасовать карты, – который час?

– Двенадцать пятнадцать.

Никто не взглянул на часы.

Крейн еще раз прорезал картами колоду. Если в среднем на кон уходило пятнадцать минут, то за время, оставшееся до трех часов, второй круг раздачи вполне мог не дойти до него. Можно было ждать, и надеяться, и пытаться поторопить игру, но в таком случае ему, вероятно, придется при встрече с друзьями признаться, что он даже не смог вытащить подобранную колоду из сумки.

«И что потом? – безнадежно подумал он. – Полагаю, покончить с собой, чтобы мною не завладел Леон…»

– За дело, – напомнил Ньют.

Крейн почувствовал, как капля пота стекла из-под мышки и впиталась в бюстгальтер.

«Просто прыгнуть в воду, – подумал он, – и надеяться, что тут глубоко».

Он протянул перетасованную колоду отцу, чтобы тот срезал, и, когда тело Ханари сняло верхнюю часть колоды и положило рядом с нижней, Крейн с деланой непринужденностью откинулся на спинку кресла и пропел: «Е-если мрачны небеса-а…»

– Что ты имеешь в виду? – сиплым фальцетом воскликнул Доктор Протечка.

Крейн едва не повернулся к нему вместе со всеми остальными – настолько неожиданным и громким оказалось это восклицание, – но тут же совладал с собой и, сбросив перетасованные карты в сумку, выложил на стол свою колоду.

– Черт возьми, – произнес он, совершенно не притворяясь испуганным, – что это на него нашло?

Голова Ханари повернулась, и он тяжело посмотрел на Крейна незаплывшим глазом.

– А с чего это вы запели эту песню?

– Не знаю, – отозвался Крейн. – Она есть на пленке, которую я часто включаю в машине – Эл Джолсон, знаете такого? Белый парень, красивший лицо в черный цвет. Это его песня.

Леон выглядел ошеломленным. Он тряхнул головой.

– Сдавайте, – повысил он голос. – Хватит ерунды.

Разбрасывая первые карты по зеленому сукну, Крейн чувствовал, что руки у него дрожали. «Не хотелось бы запороть дело, – подумал он, – и дать ему возможность объявить ошибку при раздаче».

Впрочем, такого настроения вроде бы ни у кого не было. Все, похоже, хотели одного: поскорее бы разделаться со всем этим.

Трудно различимые глазом движущиеся статуи, возвышавшиеся на берегу, судя по всему, представляли собой угловатые баллоны с эктоплазмой – каждый раз, когда Нарди полосовала по одному из них краем фишки, они раскрывались и, как целлофановые одуванчики разбрасывали бы семена, выпускали сухой горячий воздух и вонь давно разложившейся органики.

Когда они сгрудились вокруг двух женщин, почти невидимая субстанция, из которой они состояли, искажала яркий солнечный свет, как рябь, заставляя Диану щуриться и наклонять голову, чтобы точно угадать, в каком направлении лежит вода, но ей удавалось отталкивать их так же легко, как если бы она имела дело с большими гелиевыми шарами с мягкой оболочкой.

Их податливые шкурки были холодными на ощупь, и вскоре кисти рук Дианы окоченели и заныли, хотя солнце обжигало ей лицо и голову.

Однажды гигантская медуза, представлявшая собой клоуна из «Сёркус-сёркус», опустила абсурдно громадную ступню прямо на нее, и какую-то секунду Диана видела все вокруг, как сквозь воду, а ощущение было такое, будто ее обдало ментолом из душа.

– Думаю, нам прямо туда, – выдохнула она, когда ножища поднялась и освободила ее. – Знаешь, все не так плохо, как показалось сначала.

Дин продолжала отмахиваться от фигур режущей кромкой фишки.

– Их все труднее резать, – откликнулась она. И добавила: – Особенно тех, к которым ты прикасалась.

Диана поняла, что устала – вспотела и тяжело дышит открытым ртом, – хотя не делала никакой тяжелой работы, а всего лишь медленно шла по горячему песку. Когда же она присмотрелась к хрустально прозрачным фигурам, которые отодвигала с пути, ей показалось, что они обрели больше телесности, сделались различимо розоватыми и теперь заметнее вырисовывались на фоне песка и раскинувшейся в отдалении воды.