Последняя любовь - [20]

После чая граф Август сказал, обращаясь к Регине:

— Пани Изабелла говорила мне, что однажды слышала вас et que vous chantez comme un ange[62]. Осчастливьте нас! — и он исполненным величия жестом указал на фортепьяно.

Регина молча подошла к инструменту.

Фортепьяно часто выручает хозяйку дома, когда она вынуждена из вежливости терпеть скучный и пустой разговор. Особенно когда голова занята тревожными и печальными мыслями, когда на сердце свинцом лежат тоска и забота, а вокруг болтают о вещах, ей безразличных, вынуждая отвечать на вопросы, хотя она предпочла бы не раскрывать рта. Вот тогда она с облегчением садится за фортепьяно, зная, что на некоторое время останется наедине с музыкой и со своими мыслями и не надо будет вести ненужный, неприятный разговор.

В тот вечер Регина была благодарна природе, которая дала ей прекрасный голос, и брату, который позаботился поставить в гостиной фортепьяно. Она села к инструменту, взяла несколько мягких аккордов и сильным, чистым голосом запела романс. При последних звуках: «За руки пожатье жизнь бы отдала», — голос ее задрожал от подлинной страсти, а на ресницах повисла никем не замеченная слеза.

Было уже поздно, когда гости разошлись, очарованные Региной, хотя она была грустна и рассеянна. После их ухода Регина вышла на балкон и долго стояла там, скрестив руки на груди, опустив голову, погруженная в раздумье. Но вот она тяжело вздохнула, вынула из волос цветок и резким движением отбросила его далеко от себя.

Генрик, услышав вздох и заметив, что она кинула цветок, подошел к сестре, взял ее за руку и спросил:

— Что с тобой, Регина? Почему ты выбросила цветок?

— Я поторопилась воткнуть его в волосы, — грустно ответила она и, пожелав ему спокойной ночи, ушла к себе.

Едва она ушла, под балконом, в свете звезд и молодого месяца, промелькнули три фигуры и исчезли в глубине парка. Это были местные львы — они наслаждались тихим вечером, обменивались впечатлениями о молодой женщине, с которой так приятно провели несколько часов. Кроме них, по гладким благоухающим дорожкам парка прогуливались лишь еще несколько человек, живущих поблизости.

— Интересно, какое положение пани Ружинская занимает в обществе? — приглушенным голосом спрашивал Фрычо. — О муже она не вспоминает. Я уверен, что она разошлась с ним.

— А по-моему, она вдова, — бросил граф Август.

— Загадочная женщина, — проговорил Януш, словно читая по звездам.

— Ха, ха, ха! — засмеялся граф Август. — Как знать, может, она живет с мужем в полном согласии и прямо отсюда поедет к нему, а того, кто очарован ее прелестными очами, оставит с носом! — И он насмешливо глянул на Вевюрского.

— Таких было бы много, — парировал тот, поняв его намек. — Ведь ты не станешь отрицать, что она красива.

— Прелестна! — воскликнул граф Август. — Изысканно элегантна и, я бы сказал, рождена быть княгиней…

— Или графиней, — ехидно добавил Фрычо.

— Ха, ха, а почему бы и нет! — засмеялся граф.

Януш шел молча и смотрел на звезды. Вдруг он отскочил и закричал:

— Гадкий урод!

Его приятели покатились со смеху.

— Кто? Кто урод? Пани Ружинская? Протестуем и вызываем вас, молодой человек, на дуэль!

Бледный и дрожащий от страха Януш с укором поднял взор к небесам и прошептал:

— Лягушка!..

— Януш наступил на лягушку! — расхохотался Фрычо.

— Так тебе и надо, — добавил граф, — смотри под ноги!

Молодой человек, содрогаясь от отвращения, встряхнул волосами и, немного успокоившись, произнес тихим и торжественным голосом:

— Да, мне отвратительны лягушки, но как вы могли хоть на минуту допустить, что мои слова относились к этому божеству, к этой… — Глубокий вздох не дал ему договорить.

Когда они так прогуливались, разговаривая и смеясь, навстречу им медленно шел мужчина, чье лицо они не могли разглядеть. Поравнявшись, все четверо с легким поклоном дотронулись до шляп.

— Равицкий! — прошептал Фрычо.

— Инженер! — презрительно бросил граф Август.

Да, это был Равицкий. Он одиноко бродил по парку, наслаждаясь вечерней прогулкой. Миновав молодых людей, он не спеша направился к выходу. Так же медленно шагал он по широкой улице, которая тянулась через весь город и привела его к небольшому дому, окруженному цветущими кустами. Войдя в дом, он стал ходить из угла в угол по маленькой комнате, потом отворил окно, вдохнул несколько раз теплый вечерний воздух и сел к бюро, где среди множества книг и деловых бумаг лежал наполовину написанный листок бумаги. Равицкий пробежал его глазами и стал писать дальше.

«Итак, мой старый друг, теперь ты имеешь подробное представление о моих занятиях и достигнутых результатах. Линия будущей железной дороги уже намечена, и, надеюсь, скоро неманские жители увидят своими глазами локомотив. А нужда в нем велика, ибо дороги здесь премерзкие, и проезжие увязают попеременно то в грязи, то в пыли.

Теперь мне хочется написать о себе, верней о тех, кто меня окружает. Не смейся, Зыгмунт, но представь себе, я буду писать о женщине! Тебе это покажется странным, но, как философ, ты должен извлечь из этого урок и, помня слова Шекспира: «На свете случаются вещи, которые и не снились мудрецам», — ничему не удивляться. Кого-нибудь другого я бы не решился посвятить в свои мысли, — я всегда боялся показаться смешным, — но ты, Зыгмунт, другое дело. Ведь мы сидели с тобой рядом на университетской скамье, и у нас не было друг от друга тайн. Наконец, ты философ, физиолог и психолог, и эти три науки помогут тебе понять, что со мной происходит.