Последний - [2]
Через несколько минут мальчуган принес от «пани винокурши» тюфяк, благоухающую простынку, атласное одеяло и две большие подушки и устроил мне великолепное ложе у закоптелой, как старый фонарь, печки с трещиной от дверцы до верхнего карниза. Минутой позже я уже лежал, закутавшись в одеяло «пани винокурши», и тотчас бы уснул, если бы не стук в дверь…
— Кто и зачем? — проворчал угрюмо аптекарь.
— Это я, вельможный дохтур…
— Сам приду, изверг, сам у вас буду, говорю тебе… не лезь.
«Доктор…» — думал я. Я присматривался к нему сонными глазами. Маленький, сутулый, с ушедшей в плечи головой. Длинные седые волосы падали ему на плечи; он зачесывал их набок, открывая почти юношеский, удивительно красивый лоб. Желтоватые длинные усы свешивались по обеим сторонам рта со скорбно опущенными уголками. Трудно было определить его возраст: лицо человека в расцвете сил, а волосы — белые как снег, в покрасневших угасших глазах — выражение вечной угрюмости, в движениях преждевременная дряхлость…
Одет он был в коричневый кафтан до колен из грубого крестьянского сукна и в широкие, из материи, не знающей износа, штаны, как юбка прикрывавшие сапоги на высоких каблуках (секретом изготовления которых владеют теперь лишь немногие мастера сапожного искусства). Из бокового кармана кафтана свешивалась серебряная цепочка от часов.
Он внезапно обернулся и окинул меня пронизывающим, насмешливым взглядом.
— Ножки, наверное, распухли после вальсиков и мазурок? а — а?
— Нет, почтеннейший…
— Ха — ха! Весело жить на свете: винцо, танцы. А почему бы нет?.. Только шевельни пальчиком — ан, все, что душе угодно… Откуда вы?.. Верно, из Варшавы?
— Ага.
— Приданое, видно, не дает покоя… — шепнул он тише.
— Что вы изволили сказать, почтеннейший?
— Прощайте! — крикнул он, торжественно раскланиваясь.
— Прощайте!
Он хлопнул дверью так, что в окне зазвенели красновато — зеленые стекла.
Солнце всходило. Бледные серые лучи его с трудом проникали в мое убежище, словно им приходилось пробиваться сквозь толщу воды. Стены комнатушки, по- видимому, были когда‑то оклеены старинными обоями с большими голубыми цветами, — теперь тут и там свисали клочья бумаги, покрытые толстым слоем пыли, служившие плац — парадами для целых когорт тараканов. Над кроватью доктора либо аптекаря, кассира либо просто «Репы» висели на гвоздях два старых сюртука с засалившимися воротниками, обращенные к зрителю фантастично разорванной подкладкой. У изголовья стоял маленький столик, на нем лежала какая‑то книга. Я протянул руку: это был старый, разорванный и заклеенный, перепачканный и помятый — словно его собаки трепали — томик стихотворений Адама Мицкевича.
Через минуту я заснул богатырским сном, несмотря на удушливые запахи, тарахтенье, скрип ворота и топот по лестнице чьих‑то титанических ног.
Сколько я спал — не знаю. Меня разбудило громкое хлопанье дверью.
В комнатушке было опять темно, совсем темно. По- видимому, я проспал весь день, до самого вечера. Аптекарь громко топал ногами, зажигая маленькую лампочку, и что‑то зловеще бормотал. Затем он опустился на колени возле своей кровати и стал читать молитву, набожно вглядываясь в свои сюртуки, громко и отчет — ливо произнося слово за словом. Окончив молитву, он стал бить себя кулаком в грудь и щемяще печально, уже почти шепотом повторять:
— Боже, будь милостив ко мне, грешному, боже, будь милостив…
Стремясь избежать разговора с чудаком, я зажмурил глаза, делая вид, что сплю. Тем временем он встал с колен и начал расхаживать по свободному от мебели двухаршинному пространству.
— Ну — ну, не прикидывайтесь, будто спите! Я ведь отлично вижу, что не спите! За целый день можно было выспаться! Ночь уж, десять часов… Панна Ядвига за обедом справлялась о вашем здоровье…
— Панна Ядвига?
— То‑то! Та самая, у которой тридцать тысяч приданого, — запищал он фальцетом.
Он прошелся снова по комнате, стал надо мной, наклонил набок голову, скрестил на груди руки и спросил:
— Соблаговолите, сударь, поставить меня в известность, кто… собственно, кого я имею честь у себя принимать?
— Я… я новеллист.
— Не слыхал. Что это за профессия? Инженер какой‑нибудь новомодный?
— Нет, литератор.
— Ли — те — ра — тор? — проскандировал он и уселся от удивления на кровать. — Тут, в Рымках, литераторов еще не видывали. Во имя отца… милостивый государь, вы, поди, в газетах разбираетесь… вы должны знать, на какой номер выпал главный выигрыш последней варшавской лотереи?
— Не знаю; я…
— Видите ли, дорогой мой, ведь я уже десять лет участвую во всех лотереях.
— И выигрывали?
— Ни разу, ни гроша! Никогда! Зато уж, если выиграю, то сразу двести тысяч! Хе — хе…
— Вы давно уже живете в Рымках?
— Десять лет. Но посудите сами, что за фатальность! Вот, глядите, сколько тут невыигравших биле — тсв… — Говоря это, он выдвинул ящик столика и с внезапным оживлением стал показывать мне пачки лотерейных билетов разной формы и цветов, перевязанные шпагатом.
— Вот наша, варшавская, вот брауншвейгская, вот саксонская, венгерская — и ничего, голову на отсечение, ничего!
— Очевидно, вы стремитесь раздобыть солидный капитал, чтобы…
— Чтобы купить фрачишко, узкие невыразимые и скакать по салонам? — застрекотал он со злостью. — У вас у всех теперь одно на уме: солидный капитал… Пить, есть, веселиться — ваш девиз!.. Люди исчезли, испарились, как камфора, все оподлилось. Стоило для такого сброда… чтоб вас… Я ведь вижу, смотрю, наблюдаю, щупаю: а ну как встречу стоющего человека? Никого! Все одинаковы! Этакая молодежь — и шляхта, и не шляхта… Джентльмены в модных фраках…
Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.
Впервые повесть напечатана в журнале «Голос», 1897, №№ 17–27, №№ 29–35, №№ 38–41. Повесть была включена в первое и второе издания сборника «Прозаические произведения» (1898, 1900). В 1904 г. издана отдельным изданием.Вернувшись в августе 1896 г. из Рапперсвиля в Польшу, Жеромский около полутора месяцев проводит в Кельцах, где пытается организовать издание прогрессивной газеты. Борьба Жеромского за осуществление этой идеи отразилась в замысле повести.На русском языке повесть под названием «Луч света» в переводе Е.
«Пепел» Стефана Жеромского – один из наиболее известных польских исторических романов, повествующих о трагедии шляхты, примкнувшей к походам Наполеона. Герой романа молодой шляхтич Рафал Ольбромский и его друг Криштоф Цедро вступают в армию, чтобы бороться за возвращение захваченных Австрией и Пруссией польских земель. Однако вместо того, чтобы сражаться за свободу родины, они вынуждены принимать участие в испанском походе Наполеона.Показывая эту кампанию как варварскую, захватническую войну, открыто сочувствующий испанскому народу писатель разоблачает имевшую хождение в польском обществе «наполеоновскую легенду» – об освободительной миссии Наполеона применительно к польскому народу.В романе показаны жизнь и быт польского общества конца XVIII – начала XIX в.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.
Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1892, № 44. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был впервые напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9. («Из жизни». Рассказы Стефана Жеромского. Перевод М. 3.)
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Впервые напечатан в журнале «Голос» (Варшава, 1894, №№ 9—13), в 1895 г. вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895).В переводе на русский язык рассказ впервые был напечатан в журнале «Русская мысль», 1896, № 9 («Доктор химии», перев. В. Л.). Жеромский, узнав об опубликовании этого перевода, обратился к редактору журнала и переводчику рассказа В. М. Лаврову с письмом, в котором просил прислать ему номер журнала с напечатанным рассказом. Письмо Жеромского В. М. Лаврову датировано 14. X. 1896 г. (Центральный Государственный Архив Литературы и Искусства).
Впервые напечатан в журнале «Критика» (Краков, 1905, тетрадь I). В этом же году в Кракове вышел отдельным изданием, под псевдонимом Маврикия Зыха. Сюжет рассказа основан на событии, действительно имевшем место в описываемой местности во время восстания 1863 г., как об этом свидетельствует предание, по сей день сохранившееся в народной памяти. Так, по сообщению современного польского литературоведа профессора Казимежа Выки, старые жители расположенной неподалеку от Кельц деревни Гозд рассказывают следующую историю о находящейся вблизи села могиле неизвестного повстанца: «Все они знают от своих отцов и дедов, что могильный крест стоит на месте прежнего, а тот — на месте еще более старого, первого, который был поставлен кем‑то нездешним на могиле повстанца, расстрелянного за побег из русской армии.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1891, № 5 как новелла из цикла «Рефлексы» («После Седана», «Дурное предчувствие», «Искушение» и «Да свершится надо мной судьба»). Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895). На русском языке был напечатан в журнале «Мир Божий», 1896, № 9, перевод М. 3.
Впервые напечатан в журнале «Голос», 1889, № 49, под названием «Из дневника. 1. Собачий долг» с указанием в конце: «Продолжение следует». По первоначальному замыслу этим рассказом должен был открываться задуманный Жеромским цикл «Из дневника» (см. примечание к рассказу «Забвение»).«Меня взяли в цензуре на заметку как автора «неблагонадежного»… «Собачий долг» искромсали так, что буквально ничего не осталось», — записывает Жеромский в дневнике 23. I. 1890 г. В частности, цензура не пропустила оправдывающий название конец рассказа.Легшее в основу рассказа действительное происшествие описано Жеромским в дневнике 28 января 1889 г.