Последний король французов. Часть вторая - [12]

Такое количество советов на протяжении одного дня явно было избыточным: выйдя из терпения, король выхватил листок с речью из рук оратора и сухо сказал:

— Национальная гвардия не должна заниматься политическими вопросами, они ее не касаются.

— Государь, — возразил г-н Вуаре, — это не совет, который она дает, это пожелание, которое она выражает.

— Национальная гвардия, — живо ответил король, — не должна выражать пожеланий; размышления ей запрещены. Вы не являетесь больше представителем национальной гвардии, и я не намерен долее вас слушать.

Таким образом, через три месяца после того как принцип невмешательства был провозглашен с трибуны, австрийцы безнаказанно ввели войска в Модену и оккупировали все Папское государство.

Таким образом, через десять месяцев после того как охрана французских свобод была поручена национальной гвардии королевства, национальная гвардия не имела более права высказывать даже пожелания.

В итоге эта вспышка со стороны человека, обычно столь осторожного, привела в смятение весь город Мец. Все высшие офицеры национальной гвардии были приглашены отобедать с королем, но ни один из них не воспользовался этим приглашением.

После этого оскорбления, нанесенного королевской власти, Луи Филипп заявил, что он ни на час не останется долее в городе, виновном в подобном проступке, и тотчас же, невзирая на проливной дождь, покинул Мец.

Впрочем, Мец был не единственным городом, оказавшимся в оппозиции к королевской власти; гражданский суд Бельфора, представленный его председателем, заявил королю следующее:

— Мудрые законы и отвечающие нуждам страны установления — вот главные условия общественного благосостояния; Франция уже обладает первыми и важнейшими начатками этих законов и установлений, содержащимися в кодексах и Хартии, которая вскоре должна получить то законодательное развитие, какое она допускает.

Король ответил на это так:

— Я не менее вас дорожу тем, чтобы наши общественные установления упрочились, но, признаюсь вам, я с удивлением услышал, что вы называете их начатками установлений; это не может быть оговоркой, и остальная часть вашей речи является тому доказательством. Наши общественные установления настолько развиты, что все то, что остается сделать, представляется мне пустяком в сравнении с тем, что уже сделано. Это те установления, которые люди защищали в июле, это те установления, которые нация желает сохранить такими, какими они были закреплены Хартией 1830 года.

Впрочем, уже давно король изложил свою программу куда более определенно, чем это было сделано в знаменитой программе Ратуши. Это случилось в августе, когда к нему явилась депутация города Гайака.

— Франция желает быть независимой от заграницы извне, — заявили члены этой депутации, — и стоять на карауле внутри.

Король ответил им следующее:

— Да, несомненно, Июльская революция должна приносить свои плоды, однако это выражение чересчур часто используется в смысле, не отвечающем ни национальному духу, ни нуждам эпохи, ни поддержанию общественного порядка, хотя именно это должно определять наш маршрут; мы будем держаться золотой середины, равноудаленной от злоупотреблений королевской власти и бесчинств народной власти.

С этого времени правительство Июльской монархии получило собственное название: его стали именовать правительством золотой середины.

Поездка Луи Филиппа проходила в обстановке пошлого восторга, всегда вызываемого присутствием монарха. Неприятные стороны поездки оставили в душе короля горечь, которая, вскипая все сильнее, повлекла за собой репрессивные законы, в свой черед сделавшиеся в 1848 году оружием в руках народа.

Всю оставшуюся часть года Франция была занята тем, что прислушивалась к грохоту пушек, доносившемуся с берегов Вислы, радовалась победам Дверницкого, устраивала сборы пожертвований и давала балы и представления в пользу несчастных поляков, заранее обреченных европейской дипломатией на гибель и показывавших восхищенной Европе зрелище мучеников, которые добровольно вышли на арену цирка.

Затем, в один прекрасный день, пришло известие сразу о двух смертях: умерли Дибич и великий князь Константин.

В официальных сообщениях причиной этих смертей называли холеру.

В частных сообщениях говорили о яде.

В разгар всех этих событий Франция подготовила военную экспедицию; однако сочувствие, которое вызывали поляки, было настолько сильным, что, для того чтобы не спускать с них глаз, все отводили взор от берегов Тахо.

А между тем там предстояло совершиться одному из самых героических подвигов, которые когда-либо выпадали на долю французского военно-морского флота.

Дон Мигел, царствовавший в Лиссабоне и видевший наше унижение перед Россией, Австрией и Англией, тоже проникся презрением к нам; и если, будучи в дипломатическом отношении вежливее, чем герцог Моденский, он признал правительство Луи Филиппа, то сделано это было для того, чтобы наш консул оказывался свидетелем оскорблений, которым подвергали его соотечественников.

Однако здесь должно было произойти то, что произошло в Алжире: гнев, порожденный последним оскорблением, не мог вместиться в чаше, переполненной стыдом.