Последний из миннезингеров - [11]
…А наутро рабочих наказали коллективным нарядом вне очереди „за нанесение увечий охраннику и лишение его огнестрельного оружия“. Тот, видимо, был настолько изувечен, что даже не показался коллективу».
«За неделю „Троя“ унесла жизни тринадцати человек, о чем уже было сказано выше. Первый из них – Толян – оказался инициатором массового отравления.
– Ура! „Троя“! – вскричал он. – Я после армии пил! Нектар!
И пошли бобыли выменивать у семейных „бич-пакеты“ на „Трою“. Наменяли, выпили и умерли.
Бобылей похоронили, ряды их тут же самым печальным образом пополнились, о чем тоже в свою очередь было сказано.
К „Трое“ относиться стали с подозрением, но пить не бросили. Избрали трех добровольцев и те, рискуя собой, выявили, какое количество „Трои“ с жизнью совместимо, а какое нет. Двое из трех участников эксперимента погибли. Практически одновременно в женском бараке после вареной куры на День независимости началась эпидемия сальмонеллеза. И бобылям пришлось еще потесниться».
На этом месте писание «Истории» было прервано, потому что в сторожку ввалился Берроуз и сообщил новость:
– Нобеля завалили.
После начала нового времени жизнь троих изменилась не в лучшую сторону. Отдавая семейным свои редкие «бич-пакеты», перебиваясь случайными «Троями», они так исхудали, что напоминали ходячие скелеты. Самым бедным из них оказался Берроуз. Алексеев нашел себя на историографическом поприще. Фунт и есть Фунт. Тот где-то пропадал сутками, возвращался грязный, потный, но довольный, с «Троей» за пазухой. Даже на пилораме он находил, где подработать, не унывал и не падал духом.
А вот Берроуз ударился в многословие. Шатался по участку, приставая к каждому встречному с философскими антропологическими разговорами. Все отшатывались от него как от чумного, и если и слушали, то чтобы выпить «Трои», которая редко, но бывала в наличии у кандидата технических наук. А однажды он учудил – бросился с кулаками на Нобеля, крича:
– Сволочь ты! Сволочь я! Все мы трусы и сволочи!
Двое представителей нобелевского комитета сбили Берроуза с ног, попинали для острастки да и оставили себе лежать в опилке…
…Вот и Алексеев, услышав реплику о смерти Нобеля, подумал сначала, что его друг попросту спятил. О чем не замедлил ему сказать.
– Сам ты чокнулся! Пошли смотреть!
Оказалось, что Берроуз сказал правду.
Когда они пришли на место, Нобель был еще жив. Судьба нашла его у сортира, куда он направился в разгар рабочего дня. Нашла, ударив ножом в живот. Нобелевцы стояли и ждали в надежде, что перед смертью он откроет имя своего убийцы.
Нобель открыл глаза. Несколько пар ушей тотчас склонились к нему. И Нобель заговорил торопливо, сбивчиво, косноязыко:
– Да че ты, че ты, че ты, че ты… Случайно получилось, Верунчик. Он пришел ко мне, говорит: «Задница болит, геморрой, наверное, посмотри, ты же санинструктором был». Я хотел отказаться, а он уж штаны спустил… А тут ты заходишь… и подумала…
Алексеев посмотрел в глаза Нобеля, но в них давно уже было только безумие и страх, очень-очень давно.
– Сука! – неожиданно и со злостью выкрикнул Нобель.
А потом дернулся и затих вытягиваясь.
Мужики по-деловому осмотрели рану. Один из них, бывший десантник, сказал со знанием дела:
– Хороший удар, крученый: снизу вверх через живот в диафрагму и легкие. И пика ничего. Профессионально, короче, – подытожил он, глядя в сторону вышки.
На том и остановились. Политическое убийство.
Но вышка выдвигала другую версию. Бытовуха. Старшой, которому обычно наплевать было на внутренние дела пилорамы, сам провел дознание; в контору таскали человек десять, но, так и не найдя концов, плюнули и забыли. И мужики дружно решили: покрыли кого-то из своих.
Одни заботы на пилораме сменялись другими, и вскоре о Нобеле забыли, тем более что место его быстро занял один из «комитетчиков», сильный, хитрый и наглый мужик, которого все называли Бендер. Первое, что сделал Бендер, это присвоил себе все права на Верку.
События постепенно вошли в обычное русло, что позволило Алексееву вернуться к «Истории».
«Недавно ушел из жизни Нобель. Упустим гнусные подробности его последних минут и задумаемся, каково значение этого человека в нашей истории.
О значении своем он и сам, пожалуй, догадывался смутно. Жизнь воспринимал как интересную ему игру, правила которой сам и придумывал. И это было бы, пожалуй, заурядно (то же самое, что и больной игровыми автоматами), если бы не факт, что он устраивал Мирзу, а затем и Тугрика в качестве негласного администратора („смотрящего“).
Известно, что Мирза с Нобелем был на короткой ноге, неоднократно призывал к себе под предлогом „под водку, твою мать, попеть и поиграть“. О каких-то сексуальных отношениях здесь говорить не приходится, и дело не в Нобеле: Мирза был гетеросексуалом с креном, однако, в сторону садомазохизма, Нобель же бисексуалом.
Предположим даже, что Нобель не был интересен Мирзе как административный работник или осведомитель. Что остается? Культура в варианте антикультуры. Ведь если не можешь или не хочешь создать рабочим человеческие условия для жизни, так воспой то, что есть, сделай из дерьма, из лагеря культ! В этом и состояло историческое значение Нобеля. Находясь в наднравственной сфере по отношению к рабочим, он культивировал низость, мерзость и пошлость в нравственную ценность. Ну и, конечно, лютой ненавистью ненавидел тех, кто бессознательно отторгал от себя эту псевдоценностную систему. И докладывал о таких субъектах, единственно опасных для основ государственности пилорамы, Мирзе, а уж тот решал, быть им или не быть.
Главные герои повестей и рассказов из книги «Другие лошади» – люди, которые при разных обстоятельствах встречаются после длительной разлуки. Все они словно бы ждут какого-то чуда. Надеются, что встреча с прошлым изменит их жизнь в настоящем, поможет решить проблемы, снять накопленные «грузом лет» противоречия. Сквозь все произведения проходит мысль о том, что лечит не время и не безвременье, а воспоминания о лучших днях жизни, победах, больших и «местного значения». О любимых людях. Каждый из героев обретает силы и мужество от встречи со своим прошлым.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)