Последний из миннезингеров - [12]
Бендер, занявший место Нобеля, гораздо проще и примитивнее последнего. Он не поет „Централ“, а просто спрашивает: „По фене ботаешь?“ И получив отрицательный ответ, бьет в переносицу.
Нет, Нобель незаменим. Именно на таких деятелях и держится „государственность“. Именно они и страшны. И подлежат уничтожению для спасения общества.
А Бендер – вторичный продукт. Нобель – Карло, Бендер – Буратино…»
Так прошло несколько недель.
И вновь историографа отвлекли от его труда. За окном, со стороны женского барака, раздались громкие крики. В сторожку вбежал запыхавшийся Берроуз и выпалил:
– Не поверишь! Бендера ушатали! Он следы в этот раз оставил какие-то…
…Бендер лежал в позе эмбриона, зажав руками средне-верхнюю часть живота, в двух шагах от пристройки к женскому бараку, где жила Вера и куда он в любое время суток бегал справлять свою стихийно возникавшую похоть. Видимо, он пытался оказать убийце сопротивление: нос его был разбит, левый глаз начал было заплывать, но не успел. И самое главное: руками он сжимал, видимо, самодельный нож с плетеной рукояткой и внушительной длины лезвием.
Прибежал Старшой с двумя автоматчиками. Разогнали собравшуюся толпу. Старшой рывком вытащил из тела нож, долго и внимательно рассматривал орудие убийства, потом повернулся, осклабясь, к мужикам:
– Ну что, зверье, теперь я найду среди вас этого ухаря… – он длинно и грязно выругался.
А через полчаса мужиков начали таскать на допросы. Дознавателем на этот раз был Малой. И чего-то он там накропал…
Вечером забрали пятерых бобылей, самых жалких и пропитых. Они были такими все время, сколько помнили их остальные. Просто пришли автоматчики, выкрикнули пятерых по какой-то бумажке и увели.
А на следующий день по пилораме разнеслась неожиданная новость. Новым «смотрящим» назначен Берроуз.
Сначала пилорама содрогнулась от взрыва дружного хохота, но к вечеру стало не смешно. Пришли Тугрик, Старшой и Малой. Говорил на этот раз Малой:
– Так, чмошники и чмошницы. Этот человек, – он знаком выдернул из строя Берроуза, – будет теперь смотрящим. Если хотя бы один волос упадет с его головы, вам… – Здесь он употребил слово, обозначающее неопределенно-исчерпывающую степень физического или морального наказания. – А чтобы понятнее было, – продолжил Малой, – в понедельник, в полдень, мы при всех вздернем пятерых соучастников двух тяжких преступлений. – Малой поступил на заочное отделение юрфака, удивительно быстро овладевал соответствующей терминологией и приучал к ней остальных управителей пилорамы, правда, лишь под настроение; и даже когда он был в хорошем расположении духа, его самого ненадолго хватало для речи, выдержанной в едином стилистическом ключе. – Все. Можно идти.
Так малоторжественно короновали Берроуза.
«Берроуз (сложно писать о том, с кем еще вчера был на короткой ноге, как о политике) сотворил сенсацию. Сейчас у костра по вечерам говорят только на антропологические и этнологические темы. В обязательном порядке. Нет навязчивой матерной брани, психологического давления, как при его предшественниках. Однако появилось пустословие, которое, по Салтыкову, переходит в пустомыслие и пьянство.
Люди разучаются говорить по делу. Деловые, предельно приземленные и конкретные разговоры сменились выкрикиванием берроузовских клише типа: „На каждый вирус найдется антивирус!“ Причем, каждый из кричащих (а нормально говорить люди уже не умеют) вкладывает в эти лозунги свой смысл, подсказанный выжженным и истлевающим сознанием. И так каждый день до изнеможения. Наутро просыпаются, вспоминают и ужасаются, бросаются к работе как к спасению, но почти сразу принимают алкоголь, некоторое время балансируют на грани разума и безумия, потом Берроуз орет: „Но если мы с тобой в стихии, не постигаемой умом, нам делают лоботомию, чтобы не вспомнили потом!“ И все скатываются в пропасть разглагольствования, на место людей встают их фантомы, кричащие призраки…
Так не может продолжаться до бесконечности…»
Двое лежали в темноте.
– Алексеев, а я подкоп вырыл.
– ???
– Ну где ты думаешь я все это время каждый день пропадал? Длинный такой тоннель. Начинается за сортиром, там, где кусты, потом под проволокой и под пересеченной местностью до леса. Копал, копал… Знаешь, страшно одному в узком тоннеле, который еще и тупиковый пока был. Я только вот час назад закончил. Побежишь со мной? Чего молчишь? С ума вы все посходили!
– А что, еще кто-нибудь про тоннель знает?
– Да все, я думаю.
– И никто…
– Никто.
– А ты чего рвешься?
– Я, Алексеев, чувствую, как мертвечиной тянет, только не могу понять откуда. Побежишь?
– Нет. Я книгу не дописал.
– Плохо.
– Почему?
– Тяжело мне без тебя будет.
«Пишу эту страницу под грохот выстрелов. С вышки по дороге, придорожным канавам и в сторону высотки строчит пулемет. По разным сторонам пилорамы трещат автоматные очереди. В женском бараке лежат раненые, больше десятка. Там же дети, женщины, старики. Крик, вонь, брань… Двое раненых уже, кажется, умерли. Все мужики, способные держать в руках оружие, отстаивают пилораму. Проволока местами прорвана, но ток не отключают. Провода искрят, было уже несколько возгораний, которые так и не удалось до конца потушить. И вот в разных местах коптят воздух дымовые завесы, а как только в них появляются языки пламени, прибегает пожарная команда, начинается возня с ведрами, и огонь заливают. Как резко все изменилось, и теперь кажется, что так было всегда, еще и до нас, а между тем хаосу этому нет и восьми часов…»
Главные герои повестей и рассказов из книги «Другие лошади» – люди, которые при разных обстоятельствах встречаются после длительной разлуки. Все они словно бы ждут какого-то чуда. Надеются, что встреча с прошлым изменит их жизнь в настоящем, поможет решить проблемы, снять накопленные «грузом лет» противоречия. Сквозь все произведения проходит мысль о том, что лечит не время и не безвременье, а воспоминания о лучших днях жизни, победах, больших и «местного значения». О любимых людях. Каждый из героев обретает силы и мужество от встречи со своим прошлым.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)