Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [107]

На этом принципе строятся и многие другие знаменитые «мистические» рассказы Башевиса-Зингера — «Кафетерий», героиня которого Эстер рассказывает автору, что за день до того, как сгорело ее любимое кафе, случайно оказавшись в нем ночью, она видела там Гитлера в окружении нацистов; «Потерянная» — о женщине, у которой среди бела дня терялись вещи, и в итоге она сама пропала неизвестно куда.

Таков и рассказ «Пленник», в котором художник Товия Афанг начинает сожительствовать с вдовой погибшего в Катастрофе художника Зоара Крейтера, пишет поддельные картины под его именем и чувствует, что стал его «реинкарнацией», и многие другие. Именно этим рассказам Башевис-Зингер во многом и был обязан своей славой «писателя-оккультитста».

Причем Зингеру крайне важно было создать у читателя ощущение предельной реалистичности всего происходящего. Потому-то он уделяет во всех своих рассказах такое огромное внимание бытовым деталям, подробно рассказывает, где и при каких обстоятельствах познакомился с героем, легко вплетает в ткань повествования историю его жизни и в итоге создает предельно достоверный с психологической точки зрения образ. В этом смысле Башевис-Зингер, вне сомнения, остается последователем той самой русской реалистической школы, которая вышла из гоголевской «Шинели», хотя он сам в качестве своих учителей называл Достоевского и Чехова.

И перипетии судеб героев, кажется, сами собой подсказывают естественные объяснения происходящих с ними событий.

Вспомним рассказ «Единственный постоялец» — гостиница, в которой остановился герой, неожиданно объявляет о своем банкротстве, что вряд ли можно отнести к сверхъестественным событиям. Затем герою подворачивается очень дешевая и совершенно пустая гостиница, что также не удивительно для Майами после окончания туристического сезона. Наконец, к герою с откровенным предложением переспать с ней и таким образом изменить жене является томимая желанием консьержка гостиницы — молодая уродливая кубинка.

Все предельно естественно, если «забыть» о том, что вначале герой мечтает о том, чтобы сменить шумную, переполненную гостиницу на пустой, тихий отель, а оказавшись в этом отеле, начинает мечтать о любовной интрижке с какой-нибудь такой же, как он, одинокой постоялицей гостиницы. Тут-то и возникает мысль, что этот рассказ — своеобразная иллюстрация к старой еврейской поговорке о том, что «если Бог хочет наказать человека, он исполняет его желания». А за ней — и мысль о том, что все происходящее — отнюдь не так естественно, как это кажется на первый взгляд; в нем явно задействованы некие потусторонние силы, играющие с героем в старую недобрую игру и пытающиеся погубить его душу.

Окончательно это становится понятно, когда Зингер описывает явившуюся к нему в номер молодую кубинку:

«Сверкнула молния, и я увидел сидящее в кресле уродливое создание в слишком просторной ночной рубашке, с горбатой спиной, с растрепанными волосами, с длинными волосатыми руками и кривыми, как у чахоточной обезьяны, ногами. Глаза ее горели животным страхом».

Именно так в еврейских сказках описывается Махлат — дочь самого владыки Ада Ашмодея.

Но далее опять следует удивительно достоверная сцена, в которой густо перемешаны и жалость, и страх, и отвращение, и тайное побуждение сердца, так что вновь непонятно, с кем же ведет свой поединок рассказчик — с дьяволицей или просто некрасивой, несчастной женщиной с изломанным телом и судьбой, молящей о любви из жалости и потому чем-то напоминающую несчастную Терезу Штайн из «Цитаты из Клопштока».

В рассказе «Кафетерий» автор сам напряженно ищет рациональное объяснение рассказу Эстер, якобы видевшей ночью в нью-йоркском кафе Гитлера и его приспешников:

«Мы оба молчали. Затем я проговорил:

— У вас было видение.

— Что значит — видение?

— Прошлое не исчезает. Образы минувших лет остаются существовать где-то в четвертом измерении и в определенные моменты всплывают перед нами.

— Насколько мне известно, Гитлер никогда не облачался в длинный белый халат.

— Кто знает, может быть, и облачался.

— А почему же кафетерий сгорел именно той ночью? — не успокаивалась Эстер.

— Быть может, огонь и вызвал видение.

— Не было там никакого огня. Я как предчувствовала, что вы именно так мне станете объяснять. Если то было видением, то наш теперешний разговор — тоже видение.

— А иначе быть не может. Даже если Гитлер жив и скрывается в Соединенных Штатах, он не станет встречаться со своими дружками в кафетерии на Бродвее, где, ко всему прочему, владелец — еврей.

— Я его видела, как вас сейчас.

— Перед вами всплыл образ из прошлого.

— Ладно, пусть так. Но с тех пор я потеряла покой. Думаю только об этом. Если мне суждено лишиться рассудка, то это — прямой путь.

Зазвонил телефон, я метнулся к нему, но оказалось, кто-то ошибся номером. Я опять устроился в кресле.

— А что с тем психиатром, которого рекомендовал ваш адвокат? Расскажите ему это — и получите полную компенсацию.

Эстер бросила на меня косой и недружелюбный взгляд.

— Понимаю, понимаю, к чему вы клоните. Так низко я еще не пала».

И вновь, когда вроде бы кажется, что желанное объяснение найдено, выясняется, что его недостаточно — спустя какое-то время после смерти Эстер автор видит ее стоящей на перроне метро с одним из завсегдатаев кафе, который, как он вспомнит позже, тоже был давным-давно мертв. И если мертвецы и в самом деле могут так свободно разгуливать после смерти по улицам, то не был ли и рассказ самой Эстер о Гитлере отнюдь не видением, не плодом ее воображения, а самой что ни есть чистой правдой?