Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [105]

Йосеф Ша-Лаван в своей книге о Башевисе-Зингере пишет, что «Имение» и «Управляющий» являются одними из самых реалистических романов Зингера; в них почти нет мистики; в них с удивительным мастерством и лиричностью рисуется жизнь Польши XIX века и развитие любовных историй каждого из героев. И вместе с тем уже в «Имении», утверждает Ша-Лаван, Зингер показал, что тот, кто вырос на еврейских ценностях и затем отказался от них, будучи не в состоянии принять ценности иного мира, в итоге утрачивает всякую духовную опору и становится глубоко несчастным человеком. Таким образом, главным «имением» еврея оказывается мир Торы, и именно его он должен сберечь в себе в первую очередь.

Окончательно это проявляется в романе «Управляющий», где мы встречаем тех же героев, но уже в конце XIX века. Дочь Азриэля Клара выходит замуж за известного врача Калмана Якоби, однако, свободная от пут религии и морали, не считает нужным хранить верность мужу. Их дочь становится фанатичной революционеркой. У самого Азриэля тоже все в жизни идет наперекосяк, и, в конце концов, когда он наотрез отказывается креститься, страстно любимая им Ольга оставляет его.

В финале романа под влиянием Ребе из Аршинова Азриэль возвращается к вере отцов и уезжает в Палестину — в Землю Израиля, на родину своих предков. И снова, по мысли Ше-Лавана, при всей предельной реалистичности этого романа его метафизический смысл просматривается достаточно четко: у евреев нет другого пути сохранить себя и обрести душевное равновесие, кроме как вернуться к вере отцов и… вернуться жить на их землю. Таким образом, при очень большом желании в этом романе Зингера вполне можно усмотреть и сионистские мотивы. Ну, а о том, кого Зингер считает истинным Управляющим людскими судьбами, догадаться, в общем-то, не сложно.

К этой дилогии Башевиса-Зингера примыкает роман «Дер ман фун халоймес» («Человек из снов», 1970–1971), действие которого разворачивается в XIX веке среди люблинских и варшавских последователей Якова Франка, а также «Дер кениг фун ди фелдер» («Князь полей», 1980), посвященный эпохе принятия поляками христианства.

Все эти произведения, насколько известно автору данной книги, также до сих пор не переведены на русский, но зато почти сразу после их выхода они были изданы в Польше и получили там широкое признание. Польские критики увидели в этих книгах живущего в Америке еврейского писателя предельно правдивое изображение жизни своей страны в ее различные эпохи и поставили Зингера в один ряд с такими корифеями своей национальной литературы, как Генрих Сенкевич и Болеслав Прус, что, думается, говорит о многом.

Уже после выхода «Имения» различные общественные организации Польши не раз приглашали писателя посетить его родину, но Зингер каждый раз отказывался — ведь той Польши, которую он знал, больше не существовало. А может, еще и потому, что так и не смог простить полякам той волны антисемитизма, которая буквально захлестнула Польшу в 30-х годах и пошла на убыль лишь после того, как в этой стране практически не осталось евреев…

* * *

Значительный пласт творчества Башевиса-Зингера этого периода составляют рассказы, в которых он то совершает путешествие в прошлое, в польское местечко, то рисует жизнь еврейских иммигрантов в современной ему Америке, то вновь возвращается к теме Катастрофы и той незаживающей ране, которую она оставила в душах прошедших через нее людей.

В статьях и эссе, посвященных творчеству Башевиса-Зингера, часто можно прочесть, что ему лучше, чем кому-либо другому из еврейских писателей, удалось отобразить мироощущение евреев после Катастрофы. Причем Зингер сумел сделать это, не будучи очевидцем тех страшных событий, а лишь выслушивая свидетельства таких очевидцев. Но удалось это ему опять-таки в значительной степени благодаря его пристальному вниманию к сексуальной стороне жизни человека. Чудовищный след, оставленный Холокостом не на теле, а в первую очередь в душах людей проявляется во всех произведениях Зингера именно через их неспособность к нормальным сексуальным отношениям.

Они либо считают, что «не годятся для секса» и избегают его, как героиня рассказа «Ханка» (и как затем Тамара в романе «Враги»); либо убеждены, что Катастрофа доказала небытие или равнодушие Бога, и, в соответствии с формулой Достоевского «раз Бога нет, то все позволено», освобождают себя в вопросах секса от всяких моральных оков, как это делают герои рассказа «Сестры» (а также Маша и Цлова во «Врагах», Мирьям из «Мешуги», да и на определенном этапе своей биографии герой «Раскаявшегося» Иосиф Шапиро).

И вновь и вновь писатель возвращается к мысли, не освещенное светом духовности, освобожденное от пут морали, неразрывно связанных в его сознании с Богом, сексуальное влечение «нетто» в итоге разрушает человека и духовно, и физически. Именно так это происходит в рассказе «Сестры», действие которого разворачивается сразу после войны:

«Знаю, знаю, что вам хочется спросить — немного терпения! Да, я жил с ними обеими. Официально женился на Доре в Германии — она мечтала о хупе и добилась своего, — а на самом деле у меня было две жены, обе сестры, точь-в-точь как у праотца Иакова. Недоставало лишь Билхи и Зилпы. А что, собственно, могло остановить человека вроде меня? Не еврейский же Закон и, уж конечно, не гойский. За войну вся человеческая культура рухнула. В лагерях — не только в Германии, но и в России, да и в лагерях для перемещенных лиц, где годами обретались беженцы,