Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [106]

 — исчезал всякий стыд. На моих глазах с одной стороны женщины лежал муж, с другой — любовник, и вся троица жила вместе. Я был свидетелем такого количества разных дикостей, для меня они стали нормой. Приходит некий Шикльгрубер или Джугашвили и передвигает стрелки часов на десять тысяч лет назад…»

Как следствие такого взгляда на жизнь и на природу отношений между мужчиной и женщиной Дора становится фригидной, Барделес превращается в импотента, их квартира все больше и больше начинает напоминать звериную нору. Вдобавок ко всему — и это с точки зрения еврейской мистики вполне закономерно — в этой норе из мерзости их отношений рождается и с каждым днем все больше и больше материализуется нечто Темное, Уродливое и Враждебное самому человеку:

«Меня часто посещало одно и то же видение: в темноте возникала какая-то зыбкая фигура, хрупкая и прозрачная, точно паутина, высокая, стройная, длинноволосая… и вдруг фигура оказывалось призрачным скелетом с зияющими глазницами, чудище, беззвучно смеющееся перекошенным ртом. Я успокаивал себя тем, что просто расшатались нервы. А чем иначе все можно было объяснить? В привидения я не верил, не верю и сейчас».

И вновь для знакомого с еврейской демонологией читателя не составляет труда догадаться о том, кем именно является этот Некто — ведь согласно Каббале, демоны и бесы тоже имеют тела, но тела эти сотворены из иного рода материи, чем человеческие, и чем-то похожи на сгустившуюся паутину.

И, наконец, кульминационной точкой рассказа становится схватка Лиона Барделеса с этим демоном:

«Так я и лежал почти окоченевши — не столько от холода, сколько от напряжения. Всматривался в темноту, выискивал "беса" (так я прозвал порождение паутины и теней), но ничего не видел. И одновременно я знал, что он там был — то ли спрятался в углу, то ли притаился за кроватью.

"Не будь идиотом, — сказал я себе, — духов не существует. Если Гитлер уничтожил шесть миллионов евреев, а Америка шлет миллиарды на восстановление Германии, то существуют лишь материальные силы. Духи никогда бы не допустили такой несправедливости…"

Мне понадобилось выйти, а уборная наша — в общем коридоре. Обычно я терплю, но тут приспичило. Слез я с раскладушки и пошаркал к кухонной двери, которая вела наружу. Не успел сделать двух шагов, как меня остановили. Ах, да знаю я всю эту психологическую дребедень! Но тут передо мной стоял человек, он преградил мне дорогу. Я так испугался, что крик застрял у меня в горле. Орать не в моих правилах. Клянусь, я не завопил бы, даже если б меня резали! Ну, а даже закричи я, кто бы помог? Пара полупомешанных сестриц? Я старался оттолкнуть его и чувствовал под руками нечто вроде резины, теста или упругой пены. Знаете, бывают страхи, от которых ноги становятся ватными?

Мы ожесточенно сцепились. Я отпихнул его, но он сопротивлялся, хотя немного отступил. Сейчас я припоминаю, что меньше боялся этого злого духа, чем вопля, который могли поднять сестры. Сколько длилась наша борьба, трудно сказать — может, минуту, а может, несколько секунд. В один миг я подумал, что пришел конец, однако же стоял и с молчаливым упорством продолжал борьбу с фантомом. Только что мне было холодно, а теперь я вспотел, хоть выжимай. Почему сестры не завизжали, до сих пор не понимаю. Не сомневаюсь, что они проснулись. Вероятно, их тоже душил страх.

Внезапно я почувствовал удар. Нечистый исчез, и я почувствовал, что вместе с ним исчез мой член. Неужто он меня кастрировал? Пижамные брюки упали. Я кинул взгляд на пенис. Нет, он его не вырвал, но вдавил так глубоко, что вместо выпуклости образовалась впадина. Не смотрите на меня так! Я был в уме и тогда и сейчас. Все время, пока длился этот кошмар, я знал, что дело в нервах. Нервозность стала субстанцией. Эйнштейн утверждает, что масса есть энергия. Я настаиваю на том, что масса — это сжатая эмоция.

Нервы материализуются и обретают конкретную форму. Чувства принимают телесный облик или становятся телесными сами по себе. Вот вам ваши диббуки, духи, домовые. На подкашивающихся ногах я выбрался в коридор, доплелся до уборной, но не смог выдавить ни единой капли…»

И вновь у читателя нет ответа, происходила ли эта схватка героя рассказа с бесом в реальности или являлась плодом его воображения. В этом, пожалуй, и заключается один из главных секретов притягательной силы зингеровских рассказов, и не случайно наиболее близкими определениями для характера своего творчества Зингер считал «психологический реализм» и «мистический реализм». А в качестве своих предшественников называл Ф.М.Достоевского и Эдгара Аллана По.

«Величие По, — объяснял Башевис-Зингер в беседе с Ричардом Бурджиным, — заключалось в умении совмещать реальность с мистикой. Его рассказы, с одной стороны, предельно реалистичны, он глубоко проникает в психологию своих героев, и все, даже самые таинственные события, которые в них происходят, можно одновременно объяснить как естественными, так и сверхъестественными причинами. Читатель сам волен выбрать то объяснение, которое его устраивает. К этому стремлюсь и я в большинстве моих рассказов, в которых происходят те или иные необычные вещи».