Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [108]

В этой двойственности, в постоянном смешении рационального и иррационального, в возможности объяснения происходящего как с позиций мистика, так и закоренелого скептика, и заключается позаимствованный Башевисом-Зингером у Эдгара По метод «метареализма».

Причем пример Башевиса-Зингера оказался явно заразительным. Именно Башевис-Зингер, а не По оказал решающее влияние на целый ряд еврейских писателей, работающих в том же ключе, — от классика американской литературы Бернарда Меламуда до только подбирающегося к подлинной литературной славе русскоязычного Якова Шехтера.

Одним из вершинных мистических рассказов Башевиса-Зингера 60-х годов стала «Эстер-Крейндл Вторая». В основу положена фольклорная история о том, как душа умершей женщины вселяется в тело юной девущки, почти подростка, и велит ей выйти замуж за своего мужа. Зингер мастерски совмещает в этом рассказе мистический сюжет с предельно реалистичным описанием жизни еврейского местечка, его быта и нравов и точным описанием реакции людей на подобное чудо.

Наконец, именно в 60-е годы был написан рассказ «Йохид и Йохида» — в переводе с иврита эти имена означают Единственный и Единственная. Этот вошедший в золотой фонд литературы ХХ века рассказ представляет собой несколько вульгаризированную версию каббалистического взгляда на мир: само рождение человека с этой точки зрения является следствием наказания, вынесения «смертного приговора» его душе. То есть то, что нам самим представляется жизнью, для обитателей неких Высших миров является не чем иным, как смертью, а наш мир для них — это мир мертвецов, огромное кладбище. И потому-то у читателя, уже проникшего в суть авторского замысла, рассуждения студента Йохида о том, что мы живем только один раз и никакого другого мира не существует, вызывают легкую улыбку. Но все это уже неважно: важно, что две предназначенные друг для друга во всех мирах души встретились и теперь приведут в этот мир мертвых третью, уже дожидающуюся казни в «горних» мирах:

«Йохида знала, что это — ее будущая дочь. И, уже просыпаясь, услышала голос:

— Могила и могильщик нашли друг друга. Погребение сегодня ночью!»

* * *

Мы уже не раз говорили на этих страницах о том, как много значила для Зингера занимательность сюжета любого его произведения, ибо сама литература, по его мнению, родилась именно как лекарство от съедающей человечество еще на самой заре его существования скуке и таковой и должна оставаться. Но не раз и не два делая подобные декларации в своих лекциях, интервью и эссе, Зингер одновременно был убежден и в том, что эта занимательность невозможна и без проникновения писателя в ходе повествования в самые глубины человеческой психологии, помогающие человеку лучше разобраться в самом себе. История, положенная в основу любого рассказа, говорил он во всем том же программном интервью с Ричардом Бурджиным, должна быть необычна и герой этой истории тоже должен быть необычным, так как банальные герои и ситуации никому неинтересны. Вместе с тем задача писателя заключается в том, что, развлекая читателя той или иной необычной историей, он одновременно невольно заставляет его примерить на себя «шкуру» героя, ощутить всю реальность повествования и вынести из прочитанного некий новый духовный опыт.

С этой точки зрения как в своих романах, так и в новеллах и рассказах Башевис-Зингер предстает как один из самых выдающихся мастеров психологической прозы ХХ века. Лучшие его рассказы притягивают к себе читателя отнюдь не остротой сюжета, а именно содержащейся в них психологической загадкой. Необычен у него не сюжет — необычны сами персонажи, находящиеся в центре повествования, и связывающие их взаимоотношения. Но и здесь Зингер самой логикой повествования уходит от ответов на все вопросы и избегает вынесения какого-либо приговора своим героям.

К примеру, героиня рассказа «Танец» одновременно предстает и несчастной, самозабвенно любящей женой и матерью и, одновременно, вампиршей, высасывающей из тех, кого она вроде бы любит, все жизненные соки, опустошающая их и доводящая до безумия. Это безумие и проявляется в том самозабвенном танце, который она танцует по ночам с сыном, ненавидящим мать и в то же время уже не способным вести самостоятельную жизнь, так и обреченным до конца дней кружиться по ночам в танце по ночной квартире. Еще более загадочным и одновременно удивительно живым и зримым является образ Гарри — главного героя рассказа «Новогодний вечер». Этакий своеобразный «американский вариант» Гимпла-дурня, он большую часть жизни позволяет понукать собой своему другу Борису Лемкину; он выполняет все его прихоти; он отдал ему любимую женщину… Все это — при том, что, как выясняется, Гарри куда более умен и в чем-то даже образованнее Лемкина, который и сам это признает. И даже после того, как Борис Лемкин умер, не оставив Гарри ни цента, именно Гарри решает поставить на его могиле надгробный памятник, выведя на нем странную надпись: «Дорогой Борис, будь здоров и счастлив, где бы ты сейчас ни был».

Так кто же он такой, этот Гарри? Духовный мазохист, получающий удовольствие от собственного унижения? Альтруист, настолько преданный другу детства, что готов стерпеть от него все и простить ему, что угодно? Вся гениальность этого рассказа Зингера и созданного им образа осознается лишь в финале, который можно понять как угодно, но который все же приоткрывает завесу над тайной: