Последний барьер - [92]

— Чего же в газетах пишут, будто там полиция с гангстерами заодно? Там никто с бандитами не борется!

Таким аргументом Киршкалн несколько ошарашен.

Неужели этому человеку восемнадцать лет от роду?

Неужели он так упрощенно и наивно представляет себе истинное положение вещей? С чего же начинать, с какого конца к нему подступиться? Часом-двумя тут не обойтись, нужны месяцы, а то и годы.

— Это совсем другой мир, со своими законами и традициями. Это капитализм, о котором ты не имеешь даже отдаленного представления.

Зумент, наморщив лоб, глядит в пол.

— А если бы я стал атаманом? — несмело предполагает он и краснеет до ушей, потому что кое-что, очевидно, начинает до него доходить.

— Эх, Зумент, Зумент! — вздыхает Киршкалн. — Неужели ты не понимаешь, что любой советский человек, который честно делает свое дело, неизмеримо выше любого бандитского атамана в Америке?

— А деньги? — осторожно возражает Зумент еще раз.

— Деньги, отнятые у другого, никогда не приносят счастья. Вот отсидишь свое, овладеешь как еледует профессией и ступай работай — будут и у тебя деньги. У заработанных денег совсем иная цена.

— Сколько же можно у нас заработать?

— А сколько тебе надо? Ты у нас видел голых и голодных? Два магнитофона или мотоцикла тебе все равно девать будет некуда. И если будет у тебя одна квартира, то вторая ведь не нужна.

— А выпить на что?

— Хватит и на выпивку. Или ты мечтаешь о том, чтобы пить ежедневно, стать алкоголиком, валяться под заборами и закончить свою жизнь в сумасшедшем доме?

— Все не так страшно. Это только так говорят.

— Если хочешь знать, на деле оно куда страшней.

— Все это очень трудно.

— Но разве легче сидеть в колонии? Надо суметь взять себя в руки. И если другие могут с собой справиться, то неужели ты такой хлюпик, что тебе не под силу? У тебя достаточно развита способность идти к намеченной цели. Только направление до сих пор было неправильным. Не порхай по жизни с идеями Фантомаса в голове. Фантомас — всего-навсего шутка, но когда на таких шутках начинают строить жизнь, то результат бывает весьма печальным.

Зумент молчит. С его красивого, но пустого лица сошла бравада. Теперь оно даже привлекательно. Парень начал думать. Киршкалн знает, что процесс этот едва начался, но в том, что перелом произошел, сомнения нет.

Киршкалн уходит.

В коридоре общежития воспитатель видит Трудыня.

— Трудынь, почему ты от меня отворачиваешься? Мы же до сих пор так хорошо ладили.

— Эх! — машет рукой Хенрик, поворачивается и нехотя подходит. — Все равно податься некуда. Значит, теперь я должен всегда думать по-вашему?

— А наше джентльменское соглашение?!

— Но откуда вы все знали? Почему вы всегда бываете правы? Это же просто невозможно выдержать, — Трудынь не кривляется. Он в самом деле расстроен.

— Потому что я правильно думаю. Теперь ты тоже будешь думать правильно, и все твои заботы и сомнения отпадут сами собой. Ты тоже всегда будешь прав. Ну, не красота ли?

— Шутки шутками, но вы мне объясните по правде! Это же выходит, что дураки — мы, а вы — умники.

— Видишь, вот и первый правильный вывод. Эдак, Трудынь, ты и меня скоро обгонишь. Компас будет в руке, и цель жизни зрима.

— Ладно, я все это понимаю, но ведь нет же правды на земле! Взять, скажем, Жука или меня. Чего мы хотим? Хорошо пожить. А как пожить хорошо, если нет денег? Воровать нельзя, спекулировать не дают. Правильно, чего нельзя, того нельзя. Человек человеку брат, так ведь? Но вы мне скажите — каким другим путем можно в молодости заиметь красивую жизнь? Старики всякие, которые одной ногой в могиле, раскатывают на машинах, могут шляться по кабакам, а мы? У нас лучшие годы проходят серо, без радости. А должно бы наоборот. По справедливости, всего этого у них должно быть меньше, а у нас больше. Кое-кому, конечно, везет, если старик у него академик или какой-нибудь знаменитый писатель. Им нет-нет да перепадет пачка. А остальным как?

— Трудынь, ты забыл о том, что проиграл пари, и опять начинаешь думать на свой старый манер. Ты теперь подумай-ка по-моему и постарайся дать ответ.

Трудынь морщится, строит гримасы, но воспитатель стоит и ждет.

— По-вашему? — Трудынь не тараторит, как обычно, а говорит медленно, с расстановкой: — По-вашему, что-нибудь вроде этого: старики свои блага заслужили долгим трудом. То, что легко достается, не ценится, а то, что заработал сам, имеет совсем другую ценность. — Хенрик вздыхает. — Трудно! — И он вопросительно смотрит на Киршкална.

— Примерно в таком духе, — соглашается воспитатель. — Но одно очень важное обстоятельство ты упустил из виду.

— Какое? Хотите сказать, что они тоже кое-что смыслят в этих благах?

— Дальше.

— Дальше я не знаю.

Киршкалн смотрит на статного паренька и грустно улыбается.

— Ты упускаешь то, что вам принадлежит богатство, за которое любой, как ты называешь, старик отдал бы все, что у него есть, и согласился бы остаться голым и босым. Богатство, по сравнению с которым любая машина и даже целые горы денег — ничто!

— Ну, это вы уж слишком! — Трудынь недоверчиво крутит головой. — Что же это такое?

— Молодость!

— Серьезно? Но что же тут особенного? Разве вы согласились бы поменяться? Хотя и машины-то у вас нету.