Последний барьер - [3]

— Вроде бы есть, точно не помню. А пока — прощай, — кивает Киршкалн и оставляет Николая с надзирателем.

Чуть сутулясь, воспитатель идет по главной дорожке зоны к жилому корпусу отделений.

Да, приблизительно таким он и представлял себе Николая Зумента. Бесстыже откровенный, он тем не менее лишнего не сболтнет.

И снова семья! Эти семьи, эти легкомысленные матери и кочующие вдали от дома отцы. По сути, не семьи, а карикатуры на семью.

Чиекуркалнец! Киршкалн грустно улыбается. Теперь Николай видит в нем отчасти своего и долго будет теряться в догадках, что этому таинственному воспитателю известно, а что нет. И что еще за Моника? А эту Монику Киршкалн выдумал, и единственно, что ему доподлинно известно, это то, что в центре Чиекуркална действительно расположен кинотеатр «Звайгзне». Ах, ребята, ребята!

Теперь на какое-то время надо забыть о Зументе и подумать о Межулисе, юноше из прошлого этапа.

Тоже трудный тип, тоже не поддающийся влиянию, хотя и ничуть не похож на Зумента.

Когда Крум входит в воспитательскую пятого отделения, Киршкалн уже там. Согнувшись в три погибели, сидит за крохотным письменным столом. Длинные ноги в туфлях сорок шестого размера под ним не умещаются и потому торчат сбоку.

— Рад видеть светоч знания в моей келье. С твоим приходом сразу стало светлей!

— Брось, старина, издеваться! И так дела из рук вон плохи, — Крум не настроен шутить.

— Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть хуже.

— До чего мудро сказано! — Крум придвигает стул цоближе к столу и садится напротив Киршкална. — Судя по настроению, ты мчишь вперед на всех парах.

— А у тебя никак дровишки на исходе? — усмехается Киршкалн.

— Еще немного, и — все. Ни черта, оболтусы, не учатся. У всех весна в голове. Мне это уже вот где. — И Крум проводит пальцем себе по горлу.

— Признание тяжкое. Но не поспешил ли ты о ним?

Крум смотрит на худое лицо Кирщкална. Виски совсем седые, хотя он старше всего лет на пять, на шесть. Глубоко посаженные глаза лукаво поблескивают, а морщинки вокруг тонкого рта говорят о том, что он частенько растягивается и в добродушной улыбке тоже.

— Валдис Межулис в твоем отделении? — спрашивает Крум.

— Да, в моем, — Киршкалн напряженно распрямляет пальцы обеих рук. — В моем отделении и в твоем классе. — Он делает ударение на «твоем», но Крум пропускает его мимо ушей.

— Что ты скажешь об этом малом?

— Дело дошло до стычки? — отвечает вопросом на вопрос Киршкалн.

— Даже, не знаю, как это назвать, — Крум разводит руками.

Он давал на уроке новый материал и настолько увлекся рассказом, что позабыл, где находится. География была его давней слабостью. И вдруг лицо воспитанника Межулиса, сидевшего на самой первой парте, заставило его остановиться на полуслове. Оно, лицо это, было погасшим и безжизненным. Юноша сидел спокойно, руки сложены крест-накрест на крышке парты, но неподвижный, устремленный вдаль взгляд свидетельствовал о том, что слова Крума не достигают слуха ученика. Он даже не заметил, что учитель замолчал и смотрит на него. Не будь у этого парня широко раскрыты глаза, можно было бы подумать, что он заснул. Крум окинул быстрым взглядом задние парты. Да, там, как всегда, несколько человек задремали и теперь, растолканные соседями, хлопали сонными глазами и озирались по сторонам.

Крум, саркастически улыбаясь, отвернулся и стал смотреть на карту. Какой же он все-таки идиот! В который раз забыл, что этой шпане абсолютно начихать, как и о чем он рассказывает. И карта была для них не более чем пестрое полотнище, в которое на перемене можно запустить губкой или где-нибудь о краю написать на нем непристойное слово.

Спали несколько человек, — однако многие ли из тех, кто бодрствовал, следили за его повествованием?

Двое, трое, а может, и вовсе никто? Некоторые имеют по географии даже четверки, но это еще ни о чем не говорит. Интересно, остался бы сидеть на своем месте и слушать его хоть один человек, если бы в класс вошел старшина и сообщил, что в зону прибыла автолавка с сигаретами и банками джема, а он, классный руководитель, разрешил бы всем желающим, не дожидаясь конца урока, пойти за покупками? Который из них не променял бы его рассказ на пачку сигарет?

Скорей всего, такого не сыщется, и четверочники, может быть, удрали бы первыми.

Крум повернулся к классу. Межулис по-прежнему ничего не замечал. Ну да, он был из тех, кто слушал программу повторно; десятый класс он закончил до колонии, а посадить его в одиннадцатый в самом конце учебного года было нецелесообразно. Наверно, этот оголец мнит себя профессором и не желает обременять голову прописными истинами, хотя, конечно, все давно перезабыл, даже если и знал что-нибудь.

Крум подошел к Межулису и стукнул указкой по блестящей откидной крышке парты. Воспитанник вздрогнул, взглянул на учителя и, наморщив лоб, медленно отвернулся.

— Что, перебил мечты на самом интересном месте?

Воспитанник молчал.

— Я с вами разговариваю, господин Межулис!

Межулис лениво поднялся и неловко застрял между скамьей и крышкой парты.

— Так о чем изволил задуматься, о поллитровке или о девчонках?

Воспитанник молчал.

И на таких вот оболтусов Крум угробил свои лучшие годы!