Последний барьер - [21]

Киршкалн посматривает на номера и останавливается у двухэтажного домика. От других его отличают и даже делают привлекательным несколько растущих возле него берез. Ветки свисают над самыми окнами.

В темном углу коридора на первом этаже висит таблица с фамилиями жильцов. Киршкалн привстает на цыпочки и с трудом разбирает надпись мелом: «№ 6 Межуле Ск.» Истертые за долгие годы ступени скрипучей лестницы; полосатая кошка шмыгает мимо ног и мягко соскакивает куда-то в сумрак; скрип половиц; застарелый и кислый кухонный дух.

На двери шестой квартиры белая, под стеклышком, привинченная никелированными винтиками табличка: «Скайдрите Межуле. Валдис Межулис». Лишь внимательно присмотревшись, можно заметить, что буквы не напечатаны, а аккуратно выведены тушью.

Звонка нет, и Киршкалн стучит. За дверью слышны тихие торопливые шаги, и женский голос спрашивает:

— Кто там?

В первый момент Киршкалн теряется, не зная, как ответить. Его фамилию тут не знают, и он не готов к знакомству через запертую дверь.

— Воспитатель вашего сына, — говорит он наконец.

Из-за двери не слышно ни звука, затем ключ в замке поворачивается, и на Киршкална из сумрака прихожей смотрят устремленные вверх, испуганные глаза. В первое мгновение Киршкалн видит лишь эти широко раскрытые глаза. Затем они вписываются в бледный овал лица, но продолжают приковывать к себе внимание.

— Здравствуйте, — говорит он и протягивает руку, но никто ее не пожимает.

Женщина, прислонясь к стене, едва стоит на ногах. По-видимому, слова «воспитатель вашего сына» ошарашили ее, и остатки сил израсходованы на поворот ключа, так что теперь женщина может лишь стоять и глядеть.

— Что-нибудь… случилось? — с трудом произносит сна наконец.

— Успокойтесь! — берет ее за локоть Киршкалн. — Успокойтесь! Ничего не случилось. Все в наилучшем порядке, — и спохватывается: фраза ведь звучит насмешкой! Сын этой женщины сидит в колонии. Какой уж тут может быть «наилучший порядок»! — Видите ли, я просто хочу с вами познакомиться, поговорить о сыне. Я — его воспитатель, моя фамилия Киршкалн. В колонии ваш сын ничего не натворил, можете мне поверить, — Киршкалн говорит торопливо, хочет поскорей рассеять ее тревогу и, почувствовав, что рука женщины становится тверже, выпускает ее из своей.

— Ах, так, — выдыхает она с некоторым облегчением.

Они по-прежнему стоят на пороге.

— Ах, так, — еще раз произносит женщина. Постепенно к ней возвращается способность слышать и думать — никакой новой беды с сыном не произошло. После этой, главной мысли возникает следующая: пришел человек оттуда и стоит на пороге. — Ой! Да входите же, пожалуйста!

Давешнее замешательство, состояние на грани обморока сменяется взволнованной суетливостью.

— Сюда, пожалуйста! Снимайте пальто! Проходите в комнату. — Она делает несколько шагов вперед, вспоминает про наружную дверь, так и оставшуюся незакрытой.

— Извините! — бежит она назад, запирает дверь, опять бежит в комнату, поспешно хватает стул и придвигает его Киршкалну. — Садитесь, пожалуйста!

Со стола, на котором пишущая машинка и ворох конторских бумаг, она нечаянно смахивает несколько страничек. Киршкалн наклоняется, чтобы поднять, но она его опережает:

— Я сама, сама, что вы! Видите, какой у меня беспорядок. По выходным я немного подрабатываю на машинке. — Она виновато улыбается и кое-как складывает бумажки, затем вновь обращается к гостю. — Вы, наверно, проголодались. Я пойду поставлю чайник, это одна минута!

— Спасибо! Ради бога не беспокойтесь. Я сыт.

Но она уже на кухне, слышно, как льется из крана вода, чиркает спичка, звякает посуда.

Киршкалн разглядывает комнату. Если не считать заваленный бумагами стол, повсюду порядок и чистота. Кровать, низкая модная тахта — на ней, скорей всего, спал Валдис, — гардероб, в углу за тахтой книжная полка-секция, рядом столик с небольшим телевизором, на полу зеленоватый коврик. Над тахтой несколько гравюр под стеклом — высокие ели и лесная тропинка; заросший камышом ручей и ветхий мостик через него, а над ручьем две диких утки в полете; старое, засохшее дерево с морщинистой корой, похоже, дуб; чуть повыше других — портрет девушки с большими удивленными глазами и пышными, коротко стриженными волосами «под мальчика».

Торопливо входит хозяйка и ставит на уголок стола вазочку с печеньем.

— Чай сейчас будет. Извините, но угостить вас по-настоящему нечем.

— Спасибо, ничего не надо, я же сказал.

Лишь теперь Киршкалну удается рассмотреть мать Межулиса, потому что в прихожей было темновато, а потом она все время была в каком-то суетливом движении.

Она худощава, в поношенном, но чистом домашнем халатике без рукавов. Лицо довольно узкое, с чуть выдающимися скулами, густые брови, прямой тонкий нос и бледные тонкие губы с жесткими морщинками по углам. Если бы не эти морщинки, она выглядела бы значительно моложе. И редкие белые нити в блестящих черных волосах пока трудно назвать проседью.

Почувствовав, что ее рассматривают, женщина краснеет и вдруг становится похожей на девочку.

— Извините, что я так — не одета как полагается, но в комнате жарко, а ко мне никто не заходит.

Она опять выбегает и сразу возвращается в наброшенной на плечи кофточке. Присаживается на краешек стула, выжидательно глядит на человека, который ежедневно видит ее Валдиса, который теперь, наверно, гораздо ближе ее сыну, чем она, мать. Что может поведать ей Киршкалн? Он ведь пришел не рассказывать, а слушать.