Последний барьер - [20]

Мимо торопливо шагают взрослые. Никому нет дела до кучки мальчишек, до того, что один из них поотстал и, роняя слезы, понуро поплелся назад, а остальные почему-то шмыгнули в ближайший двор.

Когда в кинотеатрах шли фильмы, пользовавшиеся успехом у публики, Колю по нескольку дней не видели на уроках. С самого утра он стоял в очереди и покупал билеты «для родителей» на вечерние сеансы. И всегда находились потом желающие заплатить двойную цену, если на окошке кассы висело объявление: «Все билеты проданы». Он знал, кому надо предлагать. Если в толпе появлялся молодой человек с девушкой, которая, потеряв надежду посмотреть картину, капризно морщила носик, можно было смело запрашивать втридорога.

Из шестого класса Колю Зумента исключили за драки, воровство и неуспеваемость. Вот и хорошо — школа со всем ее ребячеством опостылела ему донельзя. Потом были предупреждения, уговоры, детская комната милиции.

Мать, конечно, ворчала, ее воркотня была привычна, как тиканье будильника и капель из испорченного крана на кухне. Какая она стала невзрачная, как постарела! Чтобы немного ее утешить, он пристроился для отвода глаз на какую-то работенку.

Деньги! Хрустящие волшебные бумажки, которые могут по твоему желанию превращаться в сигареты, шоколад, водку. А если денег много, то и в нарядный костюм, в зал ресторана, в мотоцикл и даже — в девушку. Неспроста мать вечно ныла: «Кабы денег было побольше!» Недаром взрослые ребята, посасывая сигареты, рассуждали насчет «длинного рубля» и мужики на Киш-озере говорили: «Деньгу заколотили, теперь можно дать разворот». Мир несправедливо поделен на людей денежных и таких, как Коля, у которых денег почти не было. Зарабатывал он мало, поскольку ничего не умел делать, да и труд ничуть его не прельщал. Мать работала, но ведь жила она не на одну свою зарплату. Сверточки, что приносила с фабрики и прятала в углу, и чужие дяди, которые менялись все чаще, служили тому надежным подтверждением.

Коля тем временем вырос в Николая, стал Жуком.

В сумрачных подворотнях, во дворах и подвалах домов эту кличку произносили с уважением. Там выпивали, играли в карты, учились метать ножи и говорили о деньгах. Что, если бы им в руки попал миллион? Водка потекла бы рекой, двери ресторанов раскрылись бы настежь, они разъезжали бы с красивыми девочками на «Волгах». По рукам ходили зачитанные до дыр старые детективные романы и пачки порнографических фотоснимков. Ребята жадно внимали каждому слову многоопытных «вожаков», хваставших отсиженными в милиции сутками или сроком, отбытым в колонии. Они были героями, они «прошли академию». Какими болванами и простофилями выглядели в их рассказах милиционеры и следователи, до чего глупы и нелепы законы, писанные для одних дураков!

То ли дело Америка, Чикаго, этот рай для воров и бандитов! Только там можно развернуться, только там парни с трезвым рассудком и автоматом в руках в мгновение ока становятся обладателями миллионов.

Дома, конечно, масштабы не те, но кое-что можно предпринимать и здесь.

Теперь у него была своя банда, годная на серьезные дела. Теперь он мог наконец всем показать, какой он есть — Жук.

И вот он брошен на железную койку в углу у самой двери, — свои его отшвырнули тоже!

Таков был уму непостижимый итог всей его нехитрой «философии», всего предыдущего опыта.

Кругом стучали башмаки, поскрипывали койки.

Ребята готовились ко сну. Им было не до него, никто к нему не прикоснулся, не заговорил, как будто Жука не существовало вовсе, как будто бы в их комнате не находился один из атаманов рижской шпаны. Да что они, офонарели все, что ли?

А если они просто запуганы этим Калейсом? Не может быть, чтобы все тут стали смирненькими и святыми. И есть, наконец, Бамбан, есть те, кто орудовал с ним раньше и сейчас находятся по другим отделениям. Мало-помалу оживает надежда. Будет трудно, будет совсем не так, как он предполагая, но еще не все потеряно. Так запросто его не одолеют! Есть у него в голове кое-какие планы…

V

Трамвай, погромыхивая, пробежал пол-Риги и теперь катится по новой городской окраине, застроенной коробками из бетонных блоков. Их сменяют деревянные доходные домики, поставленные для рабочих полвека назад, если не больше.

За окном проплывает свежая зелень лип, каштанов и берез, простерших свои ветви над заборами и низкими дровяными сарайчиками. «Скоро их тоже подомнет под себя железобетон и силикатный кирпич, — думает Киршкалн. Отжили свой век деревянные халупы, источил их жучок. Пора посторониться, уступить дорогу новому».

Спокойное течение незатейливых этих мыслей нарушено громким голосом кондуктора: «Кто спрашивал улицу Сэню? Вам на следующей сходить».

Любезная старушка в войлочных шлепанцах подробно рассказывает, как найти улицу Сэню, и Киршкалн идет проулками, в которых без опаски играют дети, поскольку автомашины заезжают сюда редко.

На улице Сэню дома отстоят далеко друг от друга, между ними раскинулись сады и незастроенные пустыри. Крохотная закопченная фабричонка едва видна за целыми горами пустых тарных ящиков. В начале века тут, скорей всего, рос кустарник или даже лес и жены рабочих ходили сюда по грибы.