Последний барьер - [18]

Все отдаленные воспоминания детства были связаны с матерью. В то время Коля не мог знать, что его мама — еще совсем молоденькая ветреная девчонка.

На жизнь она смотрела глазами недалекого ребенка и опускала беспомощно руки перед малейшими трудностями, не зная, чем и как помочь себе самой, не говоря уж о своем малыше. Для него же мать была единственным источником знаний и житейской мудрости, его ненаглядная, любимая мама. По вечерам они забирались в постель, мать ерошила ему волосы, называла «любимой коташкой», и он счастливо засыпал на ее теплой груди. Иной раз она бывала грустна и несчастна, говорила о том, как трудно ей живется одной, и уверяла, что не бывает на свете настоящего счастья.

«Да что ты в этом смыслишь!» — говорила она, потом подолгу молчала.

Мать работала на текстильной фабрике и на целый день запирала его в комнате, но после того случая, когда он едва было не удавился на бельевой веревке, появилась древняя старушка, которая вязала чулки и почитывала черную книжку с крестом на переплете.

Когда он шалил, старушка грозила пальцем и призывала побояться бога, горестно качала головой и приговаривала: «Ах, как много зла на свете!»

К маме стали захаживать чужие дяди о бутылкой вина в кармане. «Твой сынишка?» — говорили они и гладили Колю по голове, но вскоре про него забывали.

Теперь он спал уже на своем тюфячке в углу комнаты.

Проснувшись однажды ночью, он хотел было по привычке забраться под одеяло к маме, но на ее подушке наткнулся на чье-то чужое, заросшее колючей щетиной лицо. С перепугу он закричал. Это было одно из самых жутких ощущений в его детстве. Оно осталось в Николае навсегда и проявлялось особенно остро, заставляя его руку напрячься, когда в темноте он протягивал ее к какому-либо невидимому предмету.

В тот раз мать долго его утешала, плакала и горячо шептала сквозь слезы, что она, мол, нехорошая и пусть он простит ее, эдакую бяку. Толком не понимая, за что она просит у него прощения, Николай уловил лишь одно его мама уже не та, что была раньше.

Шли годы, он делал новые открытия, и первым стала их мощенная булыжником окраинная улочка.

Самым интересным и привлекательным местом на этой улице был «Буфет» рядом в их домом. Взрослые — здоровые дяди, от которых, бывало, чуть что и надо улепетывать во весь дух, — здесь становились беспомощными, словно младенцы. Можно было смело идти за ними по пятам и, подражая их нетвердой походке, дразнить: «Дядька пьяница, к рюмке тянется!» Самые храбрые, так те скакали впереди пьяного, показывали язык и длинный нос, а когда тот, неуклюже раскачиваясь и спотыкаясь, извергая потоки брани, пытался кого-нибудь поймать, вся орава с визгом и хохотом бросалась врассыпную. Если же мертвецки пьяный забулдыга валялся на земле, начиналась иная потеха. Карманы ему набивали камнями, а к поясу сзади привязывали на бечевке комок бумаги или консервную банку.

Здесь Николай впервые увидал, как ребята чуть постарше его быстренько потрошили карманы лежащего. После этого они за углом курили «Беломор» и даже что-то пили из бутылки, добытой тем же способом.

Неподалеку от «Буфета» был продуктовый магазин. Тут, в основном, были женщины, хотя забегали и мужчины за бутылкой пивца и тут же его выпивали. Коля набирал здесь целые пригоршни пробок.

Следующим крупным открытием было Киш-озеро, Сколько раз случалось Николаю падать в воду с привязанных у берега лодок и с осклизлых бревен, и то, что он не утонул, можно объяснить лишь тем, что никто за ним не присматривал, никому до него не было дела. Плаванью его не учили ни тренеры, ни учителя, но еще до поступления в школу Николай умел вполне сносно плавать.

На берегу озера тоже собирались мужские компании, хлестали водку под соленый огурец и кильки, резались в карты и не скупились на крепкое словцо.

После них на берегу оставались порожние бутылки, которые ребята, шумя и ссорясь, делили между собой и тащили сдавать. Здесь же однажды под вечер Коля вместе с дружками постарше, сам не зная для чего, подполз к парочке, лежавшей между вытащенных на берег лодок. Мальчишки, затаив дыхание и вытаращив глаза, наблюдали. Кровь молотом стучала у Коли в висках.

«Это была настоящая …» — сказали шепотом ребята и добавили слово, которое он уже хорошо знал, потому что не раз слышал от пьяных, но до сих пор употреблял, не понимая смысла. И тогда все стали Колю просвещать, разъяснили, что к чему, а затем и обобщили: «Все они такие». И Коля ненароком подумал о матери, о гостях с бутылками и небритыми лицами на маминой подушке.

Настала осень с яблоками и сливами. Единственная старая яблоня на их дворе стояла без плодов, поскольку росла не за оградой и ребятня еще среди лета обрывала мелкую завязь. А в садах за заборами грели на солнышке свои желтые и розовые бока сочные яблоки. Что такое забор по сравнению со страстным желанием запустить зубы в спелый плод? И почему такая несправедливость — у кого-то есть, а у него нет?

Ишь, частники, кулачье! Он слыхал подобные рассуждения от тех, у кого яблонь не было.

Во время очередной акции по справедливому перераспределению земных благ все огольцы как-то внезапно испарились, а Коле пришлось отчаянно брыкаться в руках здоровенного детины.