После запятой - [33]

Девочка моя маленькая, что-то ей взгрустнулось. Пора бы уже ее подстричь, ужасно лохматая, не любит причесываться. Но длинные волосы ей так идут. Так она обычный ребенок, длинные волосы очень ее красят, особенно если их распустить. Они у нее пока еще светлые, но с годами, наверное, потемнеют. Говорят, чем чаще стрижешь волосы у детей, тем больше они темнеют. Не знаю, правда ли это. Но почему я ее так жадно ласкаю, ласкаю и не могу утолиться? Почему меня так душит жалость? С ней ведь все в порядке, я вижу. Да, сейчас все в порядке, но… я не должна об этом думать. Вот ее головка, и я могу ласкать ее, сколько вздумается. Мне ведь никто не может запретить. Да, но… Нет! Но… ее голова сейчас разбита. Как же так! О, я не должна была об этом думать. Зачем я это сделала! Вот уже не чувствую ее тепла, а такое живое было ощущение, как будто она на самом деле здесь была. Я могла растянуть его, если бы… Вот и ее очертания расплываются. Я так и знала. Я это знала! Подожди, дочка! Не уходи еще, прошу тебя! О, это я во всем виновата!

Господи, как она опять плачет. Это я во всем виновата, не надо было приходить к ней в комнату. Теперь ее сон с моим исчезновением в конце будет бесконечно повторяться. Но я же здесь, я никуда не делась. Я могу стать любой собой, стоит ей захотеть, ведь у меня нет тела. Достаточно ее желания, я знаю, чтобы у меня появилась любая форма, хоть опять пятилетней девочки. Но она уже начала думать — она больше не может видеть. Лучше мне уйти, чтобы она успокоилась. Она же чувствует мое присутствие. Ты просто хочешь смыться, чтоб не смотреть на ее страдания. Нет, я ухожу, чтобы не волновать ее. Мама! Мама! нет, напрасно, она меня не видит. Странно, я вроде вижу себя. Вот руки, такие немножко просвечивающие, но это определенно мои руки, очертания те же, какие я привыкла всегда видеть. Но я вижу их не из себя, как было раньше, а со стороны. Это мама на меня смотрит, наверное. Нет, она сейчас совсем отвернулась от меня и глаза закрыла. Надо же, я вижу, что у нее глаза закрыты, хотя она лежит спиной ко мне! Господи, эта девочка все еще здесь! Она присутствует в этой комнате совершенно независимо от меня или от мамы. Она дичится, сжалась в комочек в уголке. Ее напугала обстановка? Или она тоже из царства теней? Нет, она явно живая — ей удается вытворять такое с моим обликом, что под силу только живым. Она меня вытягивает то в длину, то в ширину, а одежда и прическа просто в постоянном движении, никак не устоятся. Значит, то, что я видела до этого, была не я, а ее представления. Ведь сейчас я вижу себя ее глазами? Точно, оттого и ракурс такой, как если бы смотреть из ее угла, а я бы, или, скорее то, что она видит, стояло бы рядом с этим шкафом. Но шкаф-то как раз она и не видит. Она ничего больше не видит, кроме меня, даже маму. А с чего я заключила, что девушка, которую она видит, — это я? Я нахожусь сейчас рядом с ней, а смотрит она совсем в другую сторону. Хотя нет, я вполне узнаваема. Это довольно беглые наброски, но сходство схвачено верно. Потрясающе для пятилетней девочки. Вырастешь — будешь художницей. С каким восхищением и обожанием она смотрит. Вот она опять остановилась на облике в белых одеждах, он мне тоже больше всего импонирует. Это она повторяется или я вернулась в то мгновение? Но как она смотрит! На меня ни один мужчина еще так не смотрел. А если попытаться соединиться с этим образом, то что будет? Что ты делаешь, остановись! Тебе нельзя брать на руки и целовать живого ребенка! Но как же я это сделала? Я ведь ее обнимала и целовала? У меня осталось ощущение детского тела на руках. А она довольно тяжелая для своего возраста! О да, это уже было. Я все вспомнила. Верно, мне как раз было пять лет. Почему я так точно помню — я еще сидела в туалете, закрывшись изнутри, и мрачно смотрела на очередной новый календарь, приклеенный на дверях поверх старого, и думала — какое совпадение: мне пять лет и на календаре тоже цифра пять выделена красным цветом в один из будних дней — это все неспроста, что-то будет. Да, тогда это мне послужило ощутимым утешением, в котором я весьма нуждалась. Наверное, так плохо, как тогда, мне было всего несколько раз в жизни. Я думала, что на свете нет ни одного человека, способного меня понять и утешить, потому что родители сами были несправедливыми обидчиками, а бабушку мои горести только сильно бы расстроили, и ее беспомощность повисла бы на мне дополнительным грузом, а мне уже и так хватало горя. Да, я еще тогда подумала, что нехорошо думать о бабушке, сидя в туалете. Хотя я в ту минуту ничего такого там не делала, а пошла туда, чтоб просто уединиться, но само место было недостойно мыслей о ней. Родители, наоборот, заслужили, чтобы я о них думала в таком месте, но мне не хотелось дальше расстраиваться, и я стала думать, о чем бы таком подумать, чтобы не о них. И тут мне вдруг подумалось, что такой человек, который бы мог меня не только полностью понять, но и утешить и ободрить, не исключен. Это возможно, но невероятно. Это могу быть я же сама, но только взрослая, красивая и довольная, вопреки всем. О, как бы я себя поняла. Я бы не сказала: а, это все ерунда, есть вещи поважнее, все пройдет, это детские глупости, не стоит обращать внимания. Она бы сказала: бедная девочка, как я тебя понимаю, я не собираюсь тебя предавать в пользу взрослых, я все помню, как тебе плохо, ты думаешь, что хуже не бывает, и не знаешь, что делать, и никому больше не веришь, и ты думаешь, что тебе никогда-никогда после всего этого уже не может быть хорошо, — самые близкие люди с тобой жестоко обошлись, и ты не сможешь больше никому верить. Я все это помню, и мне совсем не смешно и не стыдно, что ты так думаешь, хотя мы понимаем, что это слабость, но я люблю тебя и принимаю всякой. Всякой?! — Ну конечно, и посмотри на меня — мы все это благополучно пережили, и посмотри, какая ты стала замечательная, несмотря ни на что. Но она должна быть очень взрослой и все равно понимать меня, тогда я поверю. Скажем, аж сорокалетней. Мне же ничего больше не надо — только чтоб она пришла и сказала, что все понимает, и чтоб я только на минутку увидела, какой я буду. А что, если я сейчас ее всю до мелочей представлю, увижу глазами — она тогда сможет появиться — почему бы нет? Ведь она должна помнить, как я ее хотела увидеть, — смотри, не забудь к тому времени, всегда напоминай себе, чтобы не забыла. И даже если я тогда уже ни во что такое не буду верить, все-таки надо постараться, ведь если мы одновременно сложим усилия, что-нибудь может получиться. Главное, чтоб это было одновременно. Надо только сейчас выбрать возраст и именно в этом возрасте сделать встречное усилие. Значит, сорок. А теперь постарайся увидеть ее. Нет, не могу ничего увидеть и взамен ее ничего не вижу, только белая дымка. Столько времени прошло, наверное, невозможно так далеко видеть. А почему сорок? Можно выбрать другой возраст, пораньше. Например… двадцать пять. Очень хороший возраст. Уже совсем взрослая и еще молодая. А во что я буду одета? Конечно, по самой последней моде. А как же узнать, какая тогда будет мода? А пусть она будет во всем белом — это всегда красиво — в белой развевающейся юбке, в белой блузке, в белых перчатках. И белая сумочка висит на плече. И волосы по плечам — это тоже всегда модная прическа. Но люди не ходят постоянно в такой одежде. Почему она так оделась? Может, она невеста и это ее свадьба? Может быть. Но она не сможет в эту минуту думать обо мне, а тем более делать усилие, чтоб встретиться. Она будет слишком взволнованна в такую минуту, сама понимаешь. Ну что ж. В таком случае я никогда не выйду замуж. Очень надо! Я просто всегда, ну ладно, довольно часто, буду ходить в белом. Ведь я буду уже взрослая, и мне никто не сможет указывать, что мне нужно носить в двадцать пять лет. Я буду слишком часто надевать белое и как-нибудь подумаю: а что это я все время хожу в белом? — и тогда-то я все вспомню и мы встретимся.