После запятой - [34]

Ох, что же это было? Неужели показалось? Нет, точно было. До этого я сидела на унитазе, а потом она меня подняла вверх, какая она высокая, выше мамы, теперь я не сижу, я стою. Ох, у меня ноги подгибаются и живот сводит. Если бы они так внезапно не стали стучаться в дверь и кричать, что я опять размечталась, мы, может, еще успели бы поговорить. Мне так много нужно было у нее спросить. Хотя и так все понятно и хорошо. Они опять стучатся. Что же им надо от меня? Ответь что-нибудь, чтобы успокоились. А то сейчас дверь взломают и тебе опять влетит. Ну, что-нибудь, скорей. Сейчас, сейчас я выйду, у меня живот болит! Сейчас открою, подождите! Ну вот, отстали наконец. Теперь можешь смело выходить и жить дальше. Не забудь пошуршать бумагой и спустить воду. У нас все будет хорошо, я это видела. Она выглядела так, как надо. Ох, неужели я и вправду стану такой красавицей! И во всем остальном у нее все в порядке, это видно. Все, надо выйти, а то сейчас опять начнутся крики. Только смотри, никому не проболтайся. Это наш секрет. Если кому-нибудь скажешь, то ничего не произойдет. Да, я знаю. Ее больше нет здесь. Она тоже исчезла внезапно.

Как хорошо, что я тогда не догадалась, что меня больше нет в живых. Я бы не смогла объяснить, что это не страшнее, чем жить. Вовремя же они постучались. Хотя всегда все происходит вовремя, давно пора понять. Вот почему я не смогла увидеть себя сорокалетней. Но и сейчас она мне дала на год больше. Смешно. Я уже тогда поняла, но не хотела себе признаться. Даром что маленькая. Именно потому, что маленькая. Это все как раз естественно. Непонятно другое — за всю жизнь я не вспомнила об этом случае, хотя дала себе слово помнить, и ни разу не одевалась во все белое, а сумочек и перчаток даже в руках не держала. Как я могла забыть? Потом, когда я уединялась в туалете уже с книгой и раздумывала предварительно, какого автора допустимо брать туда с собой, а какого кощунственно, даже тогда во мне не всколыхнулось ни разу воспоминание. А может, и вспоминала, и не раз, а теперь не помню, что вспоминала. Но если я такую существенную вещь могла забыть, то сколько же всего я не помню. Но с тех пор, как я умерла, я вроде помню все. Не так уж давно это было, нетрудно проследить весь ход событий. За исключением некоторого промежутка между аварией и моргом. Сейчас проверим… так, так, а потом… да, а потом было то, и потом еще… да. Да, а вот этого не припомню. А было ли это? Было-то было, но между чем и чем? Я еще раздумывала, возвращаться ли оттуда или остаться, но куда я вернулась? А было такое странное место, вроде здешней пустыни, ну примерно. И по ней вместо кактусов разбросаны какие-то предметы, смутно узнаваемые тобой, хотя в жизни ты их не видела никогда. Я их тогда не описала себе, просто воспринимала и все, теперь даже фотографически не воспроизвести, настолько непосредственно я им внимала. И только когда ты увидела что-то вроде лежащей на согнутых руках и ногах обнаженной женщины, выполненной из незнакомого материала, — он хоть и был непрозрачный, но угадывалось почему-то, что изнутри она абсолютно полая — ни костей, ни внутренностей, ничего, даже этого самого материала нет, а вместо головы у нее был старый медный чайник, как бы из нашего мира — то есть того, в котором ты привыкла находиться до этого, но чем-то отличающийся, ты не успела подумать, чем, а из чайника, как из земли, росло нечто вроде полыни. И когда ты вспомнила про старый мир и осознала, что ты и то, что ты видишь, — не одно и то же, ты вспомнила себя и смогла запомнить то, что видела. Я тогда еще подумала, что Пикассо — удивительно, до чего некоторые имена не забываются, — которого ты, кстати, не любила, считая, что он слишком умствует, на самом деле побывал в этом месте, ну, может, стоял у другого «кактуса» и все очень честно написал, а твой любимый Дали — ты это тоже тогда поняла — ни в одном из этих мест не бывал — видя одно, можно составить представление о всех других, они тоже подчиняются определенным законам, которых я уже не помню, — и все, что он нарисовал, он придумал, исходя из рассказов других людей, из рассказов, не всегда правдивых, мягко говоря.

Как внезапно я здесь оказалась. Кто-то произнес вслух мое имя. Оно действует, как магическое заклинание. Какой властью надо мной оно обладает, а ведь совсем недавно я могла бы поклясться, что уже его не помню. Оно так грубо вырвало меня из моих воспоминаний. Вряд ли произнесший его понял, что он наделал. Нельзя на него злиться. Всем, наверное, приходится через это проходить — они же не понимают, какая сила — имя. Я тоже не понимала. Вот этот голос его произнес — невозможно ошибиться. — Мне об этом ничего не известно. — Ну как же так! Хотелось бы мне знать, есть ли тут человек, которому хоть что-то известно? Кого ни спрошу, никто не в курсе. Спросил ее этого самого — так он вообще сделал круглые глаза и ничего не ответил, можно подумать — он просто сюда заглянул цветочки понюхать. Была б другая ситуация — с наслаждением заехал бы ему в морду. И половине гостей заодно! — Чего ты орешь? — А чего вы тут расселись? Кого-нибудь волнует, что там произошло на самом деле? Или она была пьяная? — скажите, и я буду молчать по примеру остальных. — Ну, пьяной она не была, это я вам точно могу сказать — она от нас выезжала. — Тогда, может, вы мне скажете, девушка, что там произошло? — Насколько мне известно, следствие еще не закончилось. — Значит, ведется следствие? И вы разговаривали со следователем? — Да. — Да? Не смотрите на меня так сурово, может, я нарушаю какой-то этикет, но поймите меня тоже — она умерла, а все сидят, ничего не предпринимают, у меня руки чешутся… — А что вы теперь сделаете? Ее-то не вернуть уже. А с остальным следствие разберется. — Как же, разберутся они! А то вы не знаете, как они разбираются! Но вы лично разговаривали со следователем? Ах да, вы мне уже ответили, простите. И что он говорит? — Ну, во-первых, они провели экспертизу, которая установила, что ни алкоголя, ничего другого у нее в крови не было, — естественно, я это подтверждаю, она почти весь день просидела у нас, и мы пили только кофе и курили сигареты. В противном случае я первая стала бы возражать, чтоб она садилась за руль. Тем более что накануне опять ударили морозы и ехать и так было небезопасно. — Значит, машина сама потеряла управление? — Следователь говорит, что с машиной тоже вроде бы все было в порядке, насколько это возможно установить. Там вообще какая-то темная история… — Вы мне потом скажите, где найти этого следователя, я тоже хочу с ним поговорить. — Хорошо, скажу, но что с ним говорить, он пока сам ничего толком не понимает. Только как-то все непонятно — она вроде ехала по прямой широкой дороге и скорость не превышала — по следам шин видно, и вдруг — почему-то резко свернула и наехала на грузовик, припаркованный у обочины. — В грузовике никого не было? — Нет. В том-то и дело, что свидетелей не оказалось. — Дорога была со встречным движением? — Да, и более того, слева был перекресток. — Ах так! Все понятно. Я что-нибудь такое и предполагал. Ведь был уже вечер? — Ну да, где-то часов девять-десять. — Все понятно. Обычная история — какая-то сволочь въехала слева и ослепила ее! — Ну что теперь гадать, как оно все было. Благодарение Богу, что она сама никого не покалечила, не взяла греха на душу. Хорошо, что в грузовике никого не было. — Но вы можете представить — он ее ослепил и тут же сбежал! Если бы он хотя бы вовремя вызвал «скорую помощь», может, ее удалось бы спасти! — Да, там довольно пустынное место, особенно по такой погоде. Машина какое-то время простояла. — Но это все случилось на месте? — По дороге в больницу. Когда «скорая» приехала, она была без сознания. — У-у! Вы представляете, она, наверное, какое-то время лежала, истекая кровью, в полном одиночестве, и никто не приходил на помощь! — Ну это вряд ли. У нее была серьезная травма головы, скорей всего, она тут же потеряла сознание. — Но эта скотина, что сбежала, даже не позвонив в «скорую»! У-у. Я вам обещаю, что я его найду. — Это как же ты собираешься найти? — Спорим? Найду суку — у меня сейчас такая ненависть к нему, что чутье меня не подведет, — найду, как по запаху, моя ненависть выведет на него. Брошу все, целыми днями буду ездить по городу, пока не почувствую — вот он. Вот тогда урод десять раз пожалеет, что не сдох в ту минуту, когда ослепил ее. — Но ее-то не вернешь! И потом, я думаю, она не хотела бы мести. — Я ее хочу, неужели ты не понимаешь? Неужели вы все можете спокойно жить, зная, что подонок, который ее убил и оставил истекать кровью, спокойно продолжает разъезжать по городу? И продолжает слепить других? Я его найду. И пусть он тогда не ждет пощады. Вот этими руками… Сволочь! В «скорую» — то мог ведь позвонить? Пускай анонимно! Вот за это я придушу гада! — Ну ладно, неизвестно, как было бы лучше. Вы хотя бы знаете, что с ней было? — А что с ней было? — Ну, у нее была так повреждена голова, что неизвестно, выжила бы она, даже если бы машина «скорой» ехала за ней по пятам. И если бы и выжила, после такой черепно-мозговой травмы все шансы за то, что человек превратится в растение. — Ну и что? Но ведь это была бы она! Вы не понимаете? Боже, какие чудовищные люди! — Ну а вы подумали о ее родителях, им бы пришлось до конца жизни с этим жить. — А теперь им с чем жить? — А что случилось бы, если, допустим, родители бы умерли раньше нее, что бы с ней тогда дальше было? — А мы на что? Неужели бы вы ее кинули? Я бы сам за ней смотрел. — Чепуху вы городите. — Да что с вами разговаривать! — А вы ее спросили? — О чем это? — Да об этом обо всем! — хотела бы она жить в таком виде? Хотела бы она, чтоб вы убили виновника, если таковой действительно существует в природе. — Да некого спрашивать. Поэтому я буду действовать так, как мне совесть велит. Это вы тут можете сюсюкать: ах, как хорошо, что она сама никого не погубила, ах — то, ах — се… Я знаю только одно — этот козел не сделал даже попытки спасти ее, за это он поплатится. У меня к нему много счетов — что убил ее, что не вызвал помощи, что сбежал, и чтоб впредь неповадно было. Вы думаете, он на этом успокоится? Раз прошло безнаказанно, он и второй раз не будет осторожен. Вы тут можете чирикать дальше — что бы она хотела, чего бы не хотела… — Я ее хорошо знаю и ручаюсь — она бы не захотела око за око… — Я ее тоже неплохо знаю — как там насчет ока — не уверен, все же она была женщиной, у вас другой подход к таким делам, но зуб дам — она бы так легко не сдалась, будь в ее силах — она бы боролась за жизнь, и не ее вина, что ей не оставили шансов. Зато вы торопитесь на ней крест поставить… — Ну знаете, я понимаю ваши чувства, но это уж слишком… К тому же вы не знаете всех обстоятельств. Голова — это еще не все. В больнице сказали, что у нее еще была сильно повреждена какая-то артерия в бедре, так что, если б даже она выжила, ей ампутировали бы под корень одну ногу точно, а может, и обе. В таком виде, я думаю, она бы ни за что не захотела жить. — Да, я с тобой согласна — в ней очень сильно было развито чувство эстетического. — Вот. И не знаю, как там насчет вашей к ней любви, моя бы любовь к ней в этом случае выразилась в том, что я не побоялась бы дать ей снотворного в таком количестве, чтоб она больше не мучилась. — Слушайте, давайте поменяем тему, что-то вы совсем заговорились. Я допускаю, что вы оба все это говорите серьезно, от души, но как-то за столом не принято об этом говорить. Нет, правда… Перестаньте. Чернуха какая-то. Давайте я вам лучше одну байку расскажу, по ассоциации вспомнила. Я тут рассказывала про Клуб Онанистов — ну, вы их знаете — как-то они устроили диспут на тему: мог бы ты спать с безногой женщиной? Спор был очень горячий, но в конце мнения четко разделились на два лагеря, то есть осталось двое спорящих, остальные примыкали к их платформам. Один утверждал, что нет, не мог бы спать ни под каким видом и ни при каких условиях, а другой говорил, что если б он эту женщину знал и любил до того, как это с ней случилось, то он не смог бы ее бросить. А если бы он познакомился с уже безногой женщиной де факто, — он не стал бы в нее влюбляться. — Да, странно, я помню, когда мне было восемнадцать лет, я мечтал встретить и полюбить безногую женщину. — Вы? Действительно странно. — Почему? — Ну не знаю, как-то с вами это не вяжется. Я понимаю, если был бы какой-нибудь задрипанный, зачуханный парень, которому больше ничего не светит, то есть я неправильно выразилась, он только такую бы мог облагодетельствовать, но вы, с вашими данными. — Ну я просто как-то увидел на улице девушку на костылях и подумал — хорошо бы жениться на такой и сделать ее счастливой, посвятить всю жизнь ей, ну, не знаю. — Нет, все-таки странно. Может, у вас какой-то комплекс был, неосознаваемый? — Ну, возможно. — Нет, я все-таки хочу понять, почему именно безногую, — вам казалось, что именно безногие самые несчастные, или они просто не могут убежать, или… — На штаны не надо тратиться. — Подожди, я серьезно с человеком говорю. — Ну, как вам объяснить… — Да что там объяснять — это же заветная мечта каждого русского мужика. — Как это? — Да. У каждого русского мужика есть три глобальные мечты: а — это трахнуть безногую женщину, б — трахнуть негритянку, и в… — Ну, что в? — Сдаюсь — возможны вариации — мальчика там, собачку, но первые две стабильны у каждого. Скажите, ведь тот, который утверждал, что он ни под каким видом не стал бы спать с безногой, был не русский? — Вообще-то да. — Ну вот видите — А у вас тоже есть такая мечта? — Знаете что, давайте не будем переходить на личности. — Ребята, давайте лучше еще выпьем. Кто будет? — И мне, пожалуйста. — Не забывайте закусывать. Возьмите жаркое. — Спасибо, я мяса не ем. — Ты вегетарианка? — Да, не собираюсь делать из себя кладбище для животных. — Брр, как резко! — А что, неправда? — Я вот тоже вегетарианец. — Сейчас это модно. — Я стал им в пять лет, когда зарезали моего друга-поросенка. — У меня тоже был знакомый поросенок. — Этот был не просто знакомым. Его Федей звали. Он был такой умный, когда взрослых не было дома и мы бесились, потом к их возвращению он помогал нам пятачком половички подравнивать. Потом его, естественно, съели. И с тех пор я мяса есть не могу. — А рыбу едите? — Рыбу перестал есть позже, лет в двадцать, в студенческие годы ко мне зашли гости, и я сбегал вниз в рыбный за закуской. Купил свежезамороженную рыбу, а когда поставил ее под проточную воду, она вырвалась из рук и стала биться на полу. Потом ее кто-то, конечно, прикончил и почистил, но рыбу я с тех пор тоже не могу есть. — Вы ее хорошо знали? — Кого, рыбу? Ах, ее, простите, — да, мы вместе учились. — Правда? На одном курсе? — Нет, я был старше на пару лет. — Да, как-то неожиданно все это случилось. Кто мог подумать, что именно она… Я кого угодно мог заподозрить в таких намерениях, но только не ее. — Вы иностранец, да? — Да. Что, очень сильный акцент? — Акцент-то Бог с ним, больно забавно вы выразились. Это, видимо, прямой перевод… с какого языка? — Ну, наверное, греческого. Хотя я еще несколько языков знаю как родных. А что, я что-то не так сказал? — Да можно, наверное, так сказать, но если только нарочно. Грамматически фраза построена верно. Вот я молчу все время, потому что думаю: уж не намеренно ли она это сделала? — Она? Ну что вы! Она была очень уравновешенным человеком. Я наблюдал ее — можно так сказать? — в очень трудных ситуациях, и она всегда с блеском из них выходила. Даже слишком, я бы сказал. Я устал ее учить — посмотри на других, как они хорошо притворяются бедными сиротками, хотя совсем не сиротки, и получают помощь, а тебя человек даже с хорошим чувством спросит, в чем тебе помочь, ты так высокомерно отвечаешь: «Спасибо, у меня все есть», что даже всякое искреннее желание пропадает. — Ну, не знаю, какие там у вас с ней были расклады, я сам никогда не замечал, что она сиротка. — Нет, я не в прямом смысле. — И я не в прямом. Она ни в каком не была сироткой. — Ну как, вам нравятся ее работы? — Да, очень. А вам что — нет? — Мне как раз тоже очень нравятся, я приобрел две, но посмотрите — она нигде не выставлялась, кроме друзей, ее работы никто не видел, не покупал. А чтоб выставляться, нужны связи, нельзя быть гордой. — Это в смысле — спать для пользы дела? — Нет, всего лишь улыбаться, когда человек тебе неприятен. У всех людей свои недостатки, что же теперь, убить их всех, что ли? — Но поймите, оттого, что ее не выставляли, она не становилась бедной сироткой. Просто, значит, ей так больше нравилось. — Как может художнику нравиться не выставляться? — Скажем так — больше нравилось не улыбаться, когда не хочется, чем выставляться. Ее право. В конце концов, быть сироткой — это не стечение обстоятельств, а выбор. Кстати, плохой совет вы ей давали, если хотели, чтоб она добилась успеха. Если человек выбрал быть сироткой, он вместе с халявой получает и весь комплект остальных вытекающих обстоятельств. Можно сделать ему и выставку в качестве подачки, но только при условии, что и картины будут достаточно сиротливыми, иначе уже и подачка — не подачка. — Это справедливо в отношении нас, мужчин, но женщина может позволить себе быть сироткой и при этом достичь вершин. Вспомните Золушку. — Отличный пример. Если вы сами хорошо помните эту сказку — Золушка стала принцессой, потому что взяла на себя смелость объявить себя принцессой. Если бы она явилась на бал в костюме Золушки, ее бы не пустили на порог. Если же она оделась бы как ее сестры и остальные девушки, буржуазно, принц вряд ли выделил бы ее из толпы. Она оделась принцессой — и стала ею. — К сожалению, в жизни так не бывает. Я прожил вдвое больше вас, я знаю. — В жизни только так и бывает. Поверьте мне. Я думал об этом и наблюдал. Достаточно одеться талантливым художником — и ты будешь им. Оденешься посредственностью — и ты никогда не сможешь написать хорошую картину. — А как же все эти несчастные люди, которые работали всю жизнь и умирали в нищете, а после смерти их объявляли гениями? — Ну что ж, им хватило мужества выбрать одежду гения. — Это рубище? — Какие слова вы знаете! — Я стараюсь. — Иногда это и рубище, но никогда — одежда сиротки, малый, но верный доход бухгалтера. Хотя то, что большинство художников жило и умирало в нищете, я считаю самым большим предрассудком в мире искусств. Не знаю, кто первый установил, что когда пришел достаток — прощайся с талантом, но это предубеждение стойко держится доныне. — Значит, вы сторонник позиции Вильяма Джойса: улыбайтесь — и вам станет весело, заплачьте, и вы… м-м… — И вам взгрустнется? — Да-да. Вы его читали? — Не читал, но парень явно не дурак. — Он уже умер. — Это дела не меняет, но я обязательно прочитаю, вы меня заинтересовали. А ее вы давно видели в последний раз? — Да, к сожалению, мы как-то разошлись, у меня дела, у нее тоже всякие дела. Я не ожидал, что так будет, иначе обязательно постарался бы почаще видеться. — А я вот видел ее буквально накануне, хотя до этого тоже был большой перерыв, и вот меня все гложет совесть, что я мог ей чем-то помочь и проглядел. — А что, она нуждалась в помощи? — Она была такая подавленная, что у меня сердце сжалось, хотя я всегда был очень рад ее видеть. Она сидела вся сгорбленная, с напряженными мышцами, я даже попытался сделать ей в шутку как бы массаж шеи и плеч, у нее все было каменное. Мне казалось, что она сама не замечает, какое у нее плохое настроение, настолько она ушла в себя. Я все пытался придумать, что бы такое сделать, но на шутки она не реагировала. Потом, уже в пятом часу ночи — у нас была небольшая пьянка, — когда выпивка и сигареты кончились, я вызвался проехаться за ними к ближайшему ночному ларьку и спросил, не хочет ли она составить мне компанию. Я думал, что по дороге что-нибудь придумаю, но, когда мы одевались в прихожей, мне на глаза попался чей-то черный головной платок, и я вдруг сообразил, что нужно делать. Вернее, когда я застал себя завязывающим ей глаза как бы в шутку этим платком, я понял, зачем я это делаю. До меня дошло, что она потеряла доверие к миру, к людям, к себе, и первое, что нужно было сделать, — добиться, чтобы она расслабилась. Я спросил, согласна ли она поиграть со мной по дороге в такую игру — пойти с завязанными глазами и полностью положиться на меня. Верит ли она, что я не подведу, буду внимательно следить и говорить, куда поставить ногу, и буду крепко ее держать. К моей радости, она не отказалась и не стала развязывать платок, хотя была минута, когда она колебалась. А на улице лежал снег, было скользко — дело происходило на прошлой неделе, чужой незнакомый двор — она в первый раз пришла в гости, это были мои знакомые, и я созвал туда нашу тусовку. Да еще ночь, — и я подумал, что если удастся в этой ситуации доказать, что даже с закрытыми глазами ей ничего не угрожает, она снова доверится другим и себе. — Ну и как, удалось вам ее убедить? — Да, вы знаете, действительно очень здорово получилось, я боялся, что в темноте сам не увижу какой-нибудь выступ, она споткнется и перестанет верить даже мне, но мы очень удачно добрались до моей машины… — У вас тоже есть машина? — Да, я недавно ее купил. — Но вы тоже художник? — Да, но зарабатываю я не этим. — А чем, если не секрет? — Я пару лет назад ездил в Америку, познакомился там с очень хорошими художниками местными, тоже начинающими, и при более близком знакомстве мы обнаружили, что в наших двух странах есть взаимно дефицитные товары, и мы решили объединить капитал и устроить такую обменную торговлю. Оказалось очень выгодно. Еще немного, и я был бы в состоянии арендовать какой-нибудь центральный выставочный зал для ее вернисажа, и не надо было никому улыбаться, потом бы рассчитались с продажи. И вообще у нее все было на мази, я уже отвозил слайды с ее картин в Америку, и там ею заинтересовались очень солидные галереи, дело оставалось за немногим. Она вот-вот должна была визу получить. — Ну а в тот вечер? Вернее — ночь? — Уже рассветало.