После запятой - [31]

— Простите, я вас испачкал, боюсь? — Ничего страшного, главное, чтобы она была не в масле. — В масле? — нет, я, кажется закусывал пока только солеными огурцами. — Ну, это чепуха, и следа не останется. Я сейчас только просушу салфеткой. Ну вот и все. — Да, что-то у меня руки трясутся. — Да, ничего. Говорят, что это такая примета. — Какая? — Ну, насчет вилки я не уверена, но говорят, что когда падает нож, надо ждать в гости мужчину, а когда ложка — женщину. — Да, а когда вилка — выходит, гермафродита или сатира с трезубцем. — Ха-хаха, ну у вас и фантазия. Простите, но я слышала ваш разговор с соседкой слева, это очень интересно, о чем вы говорили. — А о чем мы говорили? — Ну, о той женщине, к которой приходил умерший муж. — Ах да. — Дело в том, что у меня не праздный интерес. Я сама недавно нечто подобное пережила. — Что вы говорите! — Да, я, в общем, еще никому не рассказывала, слишком все было личным для меня, но сейчас мне бы хотелось с кем-нибудь поделиться этим. Тем более, я знаю, что вы были с ней… у вас были с ней… ну понятно, и вам, может, это даст какую-то зацепку, покажет путь, что ли… Но вы как-то странно реагируете, если вам неприятно, я не буду ничего говорить. — Извините, но мне как-то не по себе от всех этих мистических историй, можно сказать, уже крыша едет. Вот у меня сейчас создалось впечатление, что вилка сама вырвалась из моих рук, причем с какой-то нече… невилочной силой. Эдак скоро тарелки начнут летать по комнате, вампиры из углов выглядывать… — Извините за прямоту, но вы много пьете и совсем не закусываете, как я успела заметить. — То есть вы хотите сказать, что мне следует ждать не привидений, а зеленых крокодильчиков? — Я сама против всякой мистики, я и в Бога не верю, и то, что я недавно пережила, не имеет к мистике никакого отношения. — У вас тоже муж умер? — Нет, слава Богу! У меня его уже нет, но он совершенно живой. — ? — Он теперь женат на другой женщине, и тьфу-тьфу-тьфу, с ним все в порядке. У меня недавно умерла мама. Она была очень уже старая и давно болела, и у нас с ней были довольно натянутые, я бы даже сказала, очень прохладные отношения, и я никогда не думала, что буду так тяжело переживать ее смерть. Но так случилось, что за год до смерти она приснилась мне, такая умиротворенная, какой я ее никогда не видела, и созерцание ее такой доставило мне во сне большую радость, я весь сон смотрела на нее и радовалась, и только в минуту пробуждения перед моими глазами стала надпись печатными буквами, готическим шрифтом: «А ведь она умрет в этом году». Я проснулась и попыталась отогнать этот образ от себя, я знаю, что мысли притягивают события, но никак не могла забыть. А когда она все-таки умерла… — От чего? — От рака. — М-да. — Она очень мучилась, у нее были ужасные боли, это тянулось целый год, и когда она умерла, мне приснилось, что я пришла к ней домой и вдруг вижу, что у нее дома ужасная грязь — незаправленные постели, немытые тарелки, мусор кругом, какие-то лужи грязной воды в ванной, — а надо сказать, что она при жизни была чрезвычайно аккуратной женщиной, даже слишком, и меня все это удивило, и я принялась за уборку, но только я приступила к работе, как мама гневно мне сказала, что меня никто об этом не просил и чтоб я все оставила так, как есть. Я взглянула на нее и увидела, что она счастлива. И я успокоилась и проснулась с ощущением, что ей там хорошо. Знаете, меня теперь посещает порой крамольная мысль о том, что вся ее страсть к порядку была надуманной, она себя постоянно держала под жестким контролем, а тут разрешила себе быть такой, как ей хочется. Для меня это было настоящим откровением. До этого сна я очень мучилась от чувства вины, что у нас никогда не было теплых отношений, она сама, конечно, была виновата, она на меня очень давила в детстве и была вообще очень сухой, прохладной женщиной и, знаете, такой чистоплотной, что доходило до болезненности. Она как начинала с утра что-то там скрести, мыть, натирать, так до самого вечера не останавливалась. А в этом сне я увидела, что ей все это было несвойственно от природы, что она делала ежедневно героические усилия над собой, а в действительности ей хотелось жить совсем по-другому. Может, если б она дала себе волю, то и вообще была бы добрее. Она в этом сне вроде дала мне знак, что ей хорошо там, где она находится. Хотя я, конечно, не верю, что есть тот свет, но ей, я теперь знаю, наконец стало легко. Вы можете смеяться надо мной… — Ну что вы! — Но я почему-то уверена, что она где-то находится, не знаю, в каком виде, и ей наконец-то стало легко существовать, она сняла с себя бесконечные вето, которые сама и наложила. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь. — Мне кажется, я понимаю, что вы хотите сказать. У меня нет никаких теорий об этой стороне жизни, поскольку я никогда не задумывался, ну, скажем так, серьезно, но, если говорить о каких-то взглядах, я был стихийным материалистом, хотя я и идеалист по большому счету, но тут я предполагаю, скорее, разделяю точку зрения о том, что «пока мы есть, смерти нет, а когда пришла смерть, то нас уже нет». Мне бы хотелось, я бы рад думать по-другому, но у меня пока нет оснований. — Я вас понимаю, я тоже так думала и думаю еще, но тем не менее сейчас я убеждена, что мама где-то есть и что ей там хорошо. Не потому, что она моя мама, поймите меня правильно, я еще раз повторяю, что при жизни у нас, к сожалению, сложились очень натянутые отношения, мне почти никогда не хотелось ее видеть, потому что она всегда давила на меня, считала меня своей вещью и часто хотела просто сломать, мы стали совершенно чужими людьми, но я не знаю, как мне обосновать свою уверенность, мне самой эти мысли кажутся дикими, но это так.