После вечного боя - [6]

ВОСКРЕСЕНИЕ

Грянул колокол в ночь воскресенья

После стольких смертельных ночей.

Я стоял, ожидая спасенья,

В белой роще зажженных свечей.

Храм сиял среди праха и тлена,

Где моя пропадала душа.

За кого ты молилась, Елена,

Молодыми губами дрожа?

В этом мире ни дна ни покрышки

И не видно лица твоего.

Вместо глаз только темные вспышки,

И они не от мира сего.

Высшей волей все стронулось с места.

И душа, о высоком скорбя,

В эту ночь вместе с богом воскресла,

Но заметила только тебя.

КОСТЬ

Жил я один. Ты сказала: — Я тоже одна,

Буду до гроба тебе, как собака, верна…

Так в твою пасть был я брошен судьбой на пути.

Грызла меня, словно царскую кость во плоти.

Страстно стонала, хотя и другие порой

Кость вырывали из пасти твоей роковой.

С криком бросалась на них ты страшней сатаны.

Полно, родная! Они, как и ты, голодны.

Высосан мозг, и в порожней кости иной раз

Дух или ветер поет про последний мой час.

Брошенный, буду мерцать среди горних светил…

В бога поверь, чтоб тебя он за верность простил.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Страсть волной на тебя набежала,

Превратила его в океан.

Глубоко ты на дне задышала —

Пробудился подводный вулкан.

Так сошлись два врага невозбранно —

Два раската воды и огня.

Задрожала спина великана,

Корабли, словно щепки, гоня.

Дрожь прошла. Он уснул, успокоясь.

Но когда по земле проходил,

То все женщины кланялись в пояс:

«Это он, это он пробудил!»

«Вздох разлуки ударил с вокзала…»

Вздох разлуки ударил с вокзала

И задул перед богом свечу.

Ты зачем на прощанье сказала:

«Только свистни, и я прилечу!»?

Надоело мне жить подле хлеба

И не быть, а казаться во мгле.

Взял и свистнул в вечернее небо

И заметил: летишь на метле!

На просторе, как гребни морские,

Загибались ресницы твои.

Зеленели глаза колдовские,

Иглы страсти звенели в крови.

Никогда не расстаться с тобою

Даже после последнего дня…

Соскочи же с небес и метлою

Отмети этот мир от меня!

ДЫМ

Немало он поведал слов

У бездны на краю.

Немало затянул узлов,

Да что я говорю!

Сама глядела на него,

Как на закат богов.

На свете нету ничего

Страшней его стихов.

Как отдаленная гроза,

Сквозил он час иль миг

В твои зеленые глаза,

Что молодят сей стих.

Уже, казалось, в мир иной

Врата открыла плоть,

Но смертной близости земной

Не допустил господь.

Он уходил на звездный свет,

Он уходил как дым.

А ты ему кричала: — Нет!

Ты должен быть моим!

Убей меня, убей любя

Или отдай врагу,

Но уходящего тебя

Я видеть не могу.

Когда дорогу стерла тьма,

Окликнула его:

— Я от тебя прошу письма,

А больше ничего.

— Письма из бездны бытия?

Из толчеи веков?

Гордыня женская твоя

Страшней моих стихов…

Земным — земное, видит бог!

Он не убил любя.

Не шелком — пылью из-под ног

Одел, занес тебя.

Ты рождена от немоты,

От слова он рожден,

За славу полюбила ты,

За правду любит он.

Не веря собственным глазам,

Сгребла ты целиком

И книги, что писал он сам,

И книги, что о нем.

И подожгла их одолонь

Высокого крыльца.

Все слезы испарил огонь,

Всю ненависть с лица.

О, значит, радость есть во зле!

Но ветром принесло

К огню, рожденному во мгле,

Вечернее письмо.

Сверкнула ты: — Мне повезло!

Он не забыл меня! —

Читала темное письмо

Вдоль отсвета огня.

Писал: «Поэт в любви незрим,

Но видит до конца.

Издалека целует дым

И воздух у лица».

Ты распрямилась, дым гоня

Перед своей судьбой:

— Целуй не воздух, а меня.

Я вся перед тобой!

Зачем во тьму глаза глядят?

Нет никого кругом.

Как странно, книги не горят.

Объятые огнем.

Прости, что я была горда.

Уходят только раз,

Не возвращаясь никогда,

Хотя и любят нас.

ЗДРАВИЦА ПАМЯТИ

П. Чусовитину

Пока я не взошел на пьедестал

И на том свете дважды не пропал,

Любезный Петр, позволь поднять бокал

Во здравье мертвых, а верней, незримых,

Издалека от нас неотделимых.

Ты маску снял с меня: ты споришь с чертом,

Что производит маски в царстве мертвом.

Ты лепишь лица, значит, споришь с богом,

Искусным занимаешься подлогом.

И встарь лепили, но в конце концов

Лепили настоящих мертвецов.

Искусство было, да во время оно,

А нынче где он, бог Пигмалиона?

Во всех мирах мы живы, но о том

Забыли, как о веке золотом.

Когда ослабла в человеке память,

Он начал мертвым памятники ставить.

Но этим никого не воскресил,

А только плод соблазна надкусил.

В беспамятстве гордыни начал славить

Себя: живым стал памятники ставить.

Или живые наяву мертвы?

Вот до чего уже дошло, увы.

Не возводи ты памятники мертвым,

Тем более живым. И духом гордым

Не отягчай мне душу на том свете,

За этот грех я буду там в ответе.

Я памятник себе воздвиг из бездны,

Как звездный дух. Вот так-то, друг любезный.

Когда меня ты помнить станешь слабо,

Вон на кургане каменная баба!

Она была моей. Согласно мифу,

Она со мною изменила скифу.

И спит с тех пор. Так разбуди ее,

Назвав ей имя храброе мое.

Она проснется в новой тишине

И многое расскажет обо мне.

А спросит вдруг, куда я подевался,

Скажи, что частью на тот свет подался,

Поскольку этот тесен оказался.

Известно, русский человек широк.

Ну вот и всё, а прочее меж строк.

ОКНО

Тень Петра по живому шагает.

— Это что за народ! — говорит.—

Из окна, как лягушка, сигает…

Али наша держава горит?

А прохожий ему отвечает:

— Государь, он в Европу сигает.

— А держава? —

                         Прохожий плюется:

— А держава сгорела давно.—

Слышит: стук молотка раздается —

Это Петр забивает окно.