После первой смерти - [51]

  Миро задумчиво сидел в темноте, наблюдая и ожидая. На стрёме. Наблюдая за каким-либо движением вообще. Наблюдая за каждым движением Кет. За тем, как она прижимает к себе ребёнка и, возможно, при этом спит. А, может, и не спит. Миро был несчастен. И его всё удивляло. Удивляло всё, что было для него ново, и это делало его несчастным. Он никогда не предавал значения эмоциям и никогда не думал об этом. Он осознавал, что другие могли быть счастливыми или грустными. Два вида эмоций, которые он наблюдал. Счастливый и несчастный. Словно ярлыки, болтающиеся на ручках багажа.

  Но в этот момент именно он был несчастен. Он сидел в этом автобусе с детьми и с американской девушкой и вешал на себя ярлык. Прежде ему никогда не требовался ярлык, во время всех их акций с Арткином он не думал, будет ли он счастлив, будет ли ему грустно или даже страшно. Он концентрировался на акции и мог знать своего рода удовольствие, если всё проходило хорошо. И это было всё. Но теперь он заглядывал внутрь себя и находил чувство, которое он смог бы определить только как печаль. Девушка спросила: «Неужели ты ничего не чувствуешь?»

  Смущенный такими мыслями, Миро стоял в проходе и осматривал автобус. Он не хотел рисковать, чтобы допустить ещё какую-нибудь ошибку. Кет была умнее, она была способна на большее, чем он подозревал. Арткин сказал: «Никогда не доверяй своему врагу, независимо оттого, насколько он кажется послушным». И он почти доверился ей, перестал её охранять, потому что ему показалось, что она послушна и беспомощна. Он почему-то потерял бдительность. Он думал о её незащищённой плоти, о том, как на короткое время она была раздета, и расхаживал в темноте, чтобы попытаться избежать подобных мыслей.

  Она, наверное, спала, её белокурые волосы во мраке были похожи на маленький огонь. Она была источником его неприятностей и первой его целью, и она, как могла, избегала его. Она расслабила его своей мягкой манерой говорить, своими вопросами, и к тому же заставила его слишком многое сказать и быть небрежным. Аккуратно приблизившись к двери, он проверил замок. По пути назад, он проверил липкую ленту на окнах и пластиковые клинья в форточных защёлках. Он старался быть осторожным, чтобы не разбудить девушку и детей. Дети ему действовали на нервы.

  Он вернулся обратно к самому заднему сиденью и грузно на него опустился. Он слушал дыхание и нежный храп детей и девушки. Пусть поспит. Завтра акция должна закончиться, и у него будет возможность вернуть доверие Арткина. Дети будут освобождены, и он подведёт к её виску дуло пистолета, а затем они покинут это место.

  Он продолжал бодрствовать всю ночь, напевая себе под нос песни Элвиса Прели. Так же, как когда-то его научили подолгу и не ходить в туалет или в душ, он мог долго обходиться без сна, когда это было необходимо, быть бодрым и не терять бдительности. Его глаза умели приспособиться к темноте и обнаруживать любое движение, которое могло бы нести за собой опасность.

  И именно поэтому голос девушки заставил его подпрыгнуть, когда он раздался из темноты возле его уха: «Мне жаль», - произнёс этот голос, словно призрак в ночи. Он обернулся на голос и с тревогой понял, что он снова был предан, на сей раз собственным телом, которое, пока он наблюдал, уже погрузилось в сон.

  - Ты не спишь? - сказал голос.

  - Нет, - ответил он.

  - Я лишь хотела сказать, что мне жаль, что я причинила тебе неприятности.

  - Это не имеет значения, - сказал он, снова почувствовав оскорбление, познанное им в упрёке Арткина. Предположим, что Арткин увидел бы, как он подпрыгнул здесь в темноте, когда эта девушка его разбудила? Он возненавидел её за это, хотя прежде он никогда и никого не ненавидел, даже врага. - Я совершил ошибку. На ошибках учатся.

  - И чему же ты научился? - спросила она шепотом. Её голос звучал в ночи, словно за её пределами.

  - Не терять бдительности. Не доверять никому. Не даже самому себе.

  - Как грустно, - сказала она.

  Теперь он мог видеть яркое пятно её волос и её светлую плоть:

  - Почему это грустно? И какое значение это имеет для тебя? И кто мы тут друг для друга? - Его голос звучал для неё резко, так как ему хотелось. И всё же он ещё не слышал, чтобы она говорила с ним настолько мягко.

  - Как это грустно не доверять никому, - сказала она. И она даже не столько произносила слова, сколько доказывала ему правду, которую недавно он узнал. Потому что она всё ещё старалась его использовать.

  Она проснулась несколько минут тому назад, полностью осознавая, что эти ночные часы были её последним шансом. Она знала, что утром ей уже будет не уйти. Даже если они освободят детей, то её не отпустят ни при каких обстоятельствах. Она изначально распознала свою смерть в глазах у Арткина. И теперь ещё этот мальчик-сопляк её ненавидел. Он уже был виноват в том, что почти чуть не упустил её в предпринятой ею попытке спасти себя и детей, и, вероятно, его ничего не смутит, когда он будет её убивать.

  Но не всё ещё потеряно. Она застала его ранее, когда он, так же как и многие тысячи парней, поедал её глазами. И он был её единственной надеждой. Другие были животными. Может, не животными, но роботами – беспощадными и бездушными, готовыми просто так убить кого угодно. Руки Арткина двигались по её телу, будто она была манекеном в магазине одежды. Но Миро? В его глазах горело желание, страсть. Сможет ли она снова вернуть огонь в его глаза? На побег уже не осталось никакой надежды, попытка не удалась, но, по крайней мере, он смог бы снова увидеть в ней человека, чья жизнь имела бы ценность, чьи мысли смогли бы хоть немного пробудить в нем что-то, что не даст ему без колебаний, не задумываясь нажать на спусковой крючок. У неё больше не было ключа, и больше не было Раймонда, хотя Раймонд был лишь хрупкой надеждой. Была лишь она сама. И попытка была лучше, чем просто сидеть в темноте, не делая ничего.