После ливня - [88]

— Ты что? — грозно спросила Атыргуль.

— Ничего… Задремал на раскладушке, устал что-то.

Она не сказала больше ни слова. Сбросила с раскладушки на пол старый волосяной матрац и принялась шарить, искать… Ничего не нашла и заметно растерялась. Аргын, который за это время успел овладеть собой, усмехнулся:

— Что с тобой? Что ты ищешь?

— «Что ты ищешь?» — передразнила она. — Не прикидывайся дурачком! Я видела в окно, как ты считал деньги. Где они?

— Да что ты, Акиш! Какие деньги, пропади они пропадом! Ничего я не считал, тебе показалось.

Атыргуль, сощурившись и прикусив нижнюю губу, некоторое время смотрела на него, словно пыталась разгадать загадку. И вдруг подскочила к мужу, рванула к себе старый свитер. Бумажные червонцы посыпались из-под него дождем. Атыргуль нагнулась и подняла горсть бумажек.

— Бессовестный!

Он молчал, пошатываясь точно пьяный. Смотрел, как трепыхаются жирные бока Атыргуль, проворно подбирающей деньги с пола. Слегка задыхаясь, она наконец выпрямилась, села на заменявший Аргыну табуретку чурбан и принялась пересчитывать десятки.

— От семьи деньги прячет, а? Да что же это такое, это же воровство! А еще твердит всем без конца о честности! Убирайся прочь вместе со своими проклятыми деньгами! Ну, живей!

Аргын сказал, едва не плача:

— Клянусь тебе жизнью детей, Акиш, больше этого никогда не повторится!

Она почему-то поверила ему сразу, он видел это. Заговорила уже спокойнее:

— Я сразу поняла, что дело нечисто, когда ты пнул ни в чем не повинную собаку. От меня, дружок, не скроешься, сколько раз тебе было сказано! И не старайся. Будешь еще деньги прятать, выгоню. Поглядим тогда, что скажут твои товарищи. Ладно. С завтрашнего дня принимайся за живопись, пора! Отправляйся на этюды, ищи, пиши картины, зарабатывай теперь себе имя, а не деньги. Дыйканбек ничем не лучше тебя, а уже имел две персональные выставки, в газете о нем написали. А ты? Сидишь тут, скрючился весь. Завтра же уезжай…

И Аргын уехал. Вернулся в город только осенью, а к зиме сообщил, что представит на рассмотрение экспертной комиссии три полотна.

Дыйканбек исполнял в это время обязанности председателя этой комиссии. Накануне заседания Аргын пришел к Дыйканбеку насупленный, злой.

— Пошли пройдемся, — попросил мрачно.

Они вышли на окраину, городские дома и улицы остались позади. В этот день выпал первый снег. Бодрящий морозец, яркая белизна мягкого, точно хлопок, снега веселили Дыйканбека. В русле Аламединки шумела, не сдаваясь зимнему холоду, бурная вода. Они долго шли по дороге, которая вела к горам. Дыйканбек понимал, что Аргыну надо о чем-то с ним поговорить, но не представлял, о чем именно. Ну что же, нужно подождать, пока человек соберется с духом. Дыйканбек шагал молча. Аргын сначала говорил о пустяках, потом в голосе его послышались гневно-раздраженные интонации. Против кого? Он рассказал, что кто-то из членов комиссии захотел заранее познакомиться с его картинами. Дыйканбек пожал плечами:

— Ну и что? Пускай.

— Да не в этом дело, Дыйканбек. Они хотят мои вещи забраковать, я уверен, что они сговорились. А это ставит под угрозу всю мою работу, мое будущее. Помоги мне. По-дружески, Дыйканбек… Твое слово решающее. Мои картины… я их кровью писал, поверь. Не веришь, идем сейчас в мастерскую, посмотри.

Дыйканбек не мог отказать ему и повернул к автобусной остановке, но Аргын остановил проходившее свободное такси, и они поехали в мастерскую.

Новые работы Аргына Дыйканбеку не понравились, особенно одна — «На базаре». Темные, мутные краски, расплывчатая, неясная композиция… Заметно было, что Аргын спешил, работал небрежно, невыразительно. Фигуры людей обозначены словно бы вчерне, эскизно, аляповато. На переднем плане старик, который сидит и смотрит на базарную толпу. Старик был тоже как-то неясен… Казалось, будто он то ли подавлен, то ли недоволен чем-то… Словом, впечатления определенно задуманной и в соответствии с замыслом написанной картина не производила. Дыйканбек так и сказал Аргыну и добавил:

— Не хочется тебя огорчать, друг, но работа мне определенно не нравится.

Аргын ощетинился:

— Но это же новаторство! Я ищу, понимаешь, ищу! А ты просто ничего не понимаешь.

— А против исканий никто и не выступает. Но произведение должно впечатлять, доходить до тех, для кого оно написано… А здесь… Ладно, оставим в стороне зрителей, но я, профессионал, и то не понял твой замысел.

— В истории искусства, как ты сам хорошо знаешь, немало примеров, когда новаторские, талантливые, даже гениальные вещи не воспринимались современниками. Ты все-таки и об этом подумай, Дыйканбек, вообще подумай. — Аргын с трудом сдерживал раздражение.

— Возможно и так, но в твоей картине гениальностью даже не пахнет. — Дыйканбек встал и хотел уйти, но заметил, что Аргын вдруг подался весь к нему. — Ты хочешь еще что-то сказать мне?

— Дыйканбек… — Аргын опустил голову, а когда поднял ее, в глазах было жалкое, умоляющее выражение. — Прошу тебя как друга, не позорь меня завтра при всех. Твои слова, твое суждение очень важно. С тобой считаются. Поддержи меня…

Потом, дома, Дыйканбеку неприятно было вспоминать об этом разговоре, но на следующий день на заседании он Аргына поддержал и, конечно, повлиял на ход обсуждения. О слабой картине было сказано, что она отмечена новым подходом к теме, в спор с Дыйканбеком никто не вступал, а сам он после этого заседания заболел на несколько дней. Впервые поступил он вопреки собственной совести.