После ливня - [86]

— Прошу предлагать кандидатуры.

Но никто ничего не предлагал; все сидели и выжидательно поглядывали на него. Тогда он, не вставая, заговорил тем доверительным и убедительным голосом, который обычно появлялся у него при обсуждении сложных или спорных вопросов:

— Мы тут посоветовались с товарищами и пришли к единому мнению, — начал он, не назвав, впрочем, товарищей, с которыми советовался. — Среди нас есть один очень способный, одаренный художник, о котором все мы почему-то забываем. А ведь он в свое время давал на выставки интересные работы. Потом как-то отошел в сторону, сделался пассивным. Я имею в виду Аргына Чалкалмакова. Мы решили, что стоит ввести его в президиум. Как вы к этому относитесь, товарищи? Поддерживаете?

В комнате на некоторое время воцарилось полное, ничем не нарушаемое молчание. Кандидатура явно оказалась неожиданной, требовала размышлений. Первым после паузы произнес свое суждение уже немолодой художник, поглаживая при этом густые с проседью волосы и нерешительно покашливая:

— Нельзя сказать, что мы не знали Аргына, это так… Но знаем не слишком хорошо, вот в чем дело. Надо бы подумать…

— О чем тут особенно думать? Он коммунист; в партии много лет… Ну хорошо, еще у кого есть какие соображения? — Дыйканбек слегка повысил голос.

Тогда поднялся со своего места известный пейзажист — высокий, громоздкий, он почему-то всегда вставал, когда приходилось на президиуме что-то говорить. Его любили за открытый характер и уважали за справедливое отношение к товарищам. Уважал его, считался с его мнением и Дыйканбек.

— Товарищи, — загудел басом пейзажист, — если вы вопрос решили, я особо спорить не стану, но свое мнение высказать должен. Не считаю я Чалкалмакова настоящим художником, так, сбоку припеку он. Какие у него работы, кто их помнит, ну? Этот ваш Сарткалмаков… простите, оговорился, вечно путаю фамилии… да, так он из тех, по-моему, про кого говорят: «визгу много, шерсти мало», а я таких не люблю. И не думайте, что собираюсь от него скрывать, скажу то же самое ему прямо в глаза.

Пейзажист грузно опустился на стул. Все захохотали. Дыйканбек нахмурился, встал.

— Ну как ты можешь, Барпы? Люблю, не люблю, это же неделовой разговор!.. По-моему, ты не прав. И нас ты не убедил. Вопрос серьезный, нужно его по-серьезному и обсуждать. И обсуждать активно, а то все молчат. Выходит, кроме Барпы, все согласны? Или как?

Никто по-прежнему не говорил ни слова, молчание затягивалось и становилось неприятно многозначительным. На выручку Дыйканбеку пришел один из членов президиума, человек немолодой, спокойный и покладистый:

— По-моему, кандидатура уместная, товарищи. Дыйканбек Абдиевич верно говорит, необходимо людей воспитывать, необходимо беречь и растить кадры. Аргын, по моим наблюдениям, парень честный, принципиальный.

К нему тут же повернулся всем своим громадным корпусом Барпы.

— Сапаке, я не смею с вами спорить, одно только скажу. Глупый всегда себя считает благородным. Именно глупость и мешает ему правильно оценивать свои поступки. Но раз вы за, я согласен. Пускай войдет в президиум, я поднимаю руку и голосую за.

Снова все засмеялись, а пожилой художник, подождав, пока стихнет смех, продолжал:

— Ты, Барпы, еще молодой. Все взыгрываешь, как необузданный жеребенок, а пора научиться самому себя обуздывать, пора, брат! Вот сбил ты меня… Ну ладно, я, короче говоря, не против. Надо ввести Аргына в президиум.

Возражений больше не было. Секретариат закончился, участники заседания начали не спеша расходиться. Дыйканбек чувствовал, что все недовольны, не одобряют его, и сам испытывал недовольство собой. Взглянул на Барпы, который задержался дольше остальных, и особенно ясно ощутил, что поступил неправильно, не так. Барпы подошел к нему.

— Дыйканбек Абдиевич, вы на меня не обижайтесь за мой несдержанный язык. Ничего не могу иной раз с собой поделать. Черт его знает, как оно получается! Только вы напрасно тянете за собой Аргына, он человек неважный, а вы его поддерживаете как пророка. Второй раз ошибаетесь с ним.

— Вторую ошибку я знаю, а первая когда была?

Барпы не смутился.

— Поверьте, я далек от мысли обидеть вас. Но напомнить могу. В прошлом году, когда он пытался работать под абстракциониста, вы безудержно хвалили его явно неудачные опусы. Я не понял, почему вы так делали, сами вы художник-реалист, у вас другая природа таланта… Ну, может, я, повторяю, и не понял чего-то.

Он крепко пожал Дыйканбеку руку и ушел.

Правду обычно говорят порядочные люди. Но Дыйканбек впервые так остро ощутил, как трудно иногда выслушать и принять эту правду.

Вниз по улице он шел медленно. Шел и перебирал в памяти разные случаи и эпизоды из их дружбы с Аргыном. Думал и о себе, о своей жизни в последние десять лет. Он много работал, именно в эти годы окончательно сформировался как художник и не считал, что ошибочно выбрал жизненный путь. Коллеги уважали его как руководителя союза.

…С Аргыном они познакомились на выставке молодых художников, а до этого только знали друг друга в лицо. Работы Дыйканбека имели на выставке успех, и на вечере, посвященном ее итогам, наш герой, обливаясь потом от смущения, сидел в президиуме. Выступил секретарь союза, за ним представитель Министерства культуры, а потом слово предоставили Дыйканбеку. Он должен был высказаться от имени молодых. Вышел на трибуну, произнес: «Товарищи!» — и замолчал, потому что забыл все подготовленные для выступления слова.