После ливня - [36]

Однокомнатный домик Дыйканбека стоял поблизости от школы. Хозяин старался поддерживать у себя чистоту и порядок; он терпеть не мог разбросанных как попало вещей. Впрочем, разбрасывать особенно и нечего было, кроме десятка привезенных с собою любимых книг. С детских лет вынужденный заботиться о себе сам, Дыйканбек привык к аккуратности, опрятности в одежде. Он и нравственно старался никогда не раскисать, но в последний год по вечерам с трудом переносил одиночество. Нервы были напряжены до того, что ему казалось, будто все тело покалывают тысячи крохотных иголочек; он раздражался, злился сам на себя и почему-то не мог никуда пойти по собственной воле. Если в это время раздавался стук в дверь, он испытывал радость и облегчение. Чаще всего это была одна из учительниц, обремененных семьей и малыми детишками. «Ты, оказывается, дома, — начинала она смущенно, — ты понимаешь… малыш у меня простудился. Всю ночь плакал, не давал покоя. Может, побудешь за меня в интернате до конца дежурства? А то мне до дому очень далеко…» Бывали и другие причины: домой неожиданно гости нагрянули, муж звонит по телефону, просит скорей прийти… Едва Дыйканбек соглашался, просительница спешила уйти. В такие вечера он возвращался домой только после того, как уснут все ребята, даже самые озорные. Дети к тому же любили его, не хотели, чтобы он уходил, потому что он и сказки им рассказывал, и поиграть с ними не отказывался. Сегодня была суббота, и Дыйканбек особенно томился одиночеством. Есть не хотелось. Он надел хорошо отглаженную рубашку, новые брюки и, ожидая привычного стука в дверь, то и дело вскакивал со стула и начинал ходить по комнате. Потом спохватывался и садился на место. Его будоражил, манил к себе доносившийся сюда, в дом, шум ребячьих голосов. Однако никто не приходил за Абдиевым, а самому идти в школу да еще в то время, когда ребята укладываются спать, казалось неуместным. Он переоделся в спортивный костюм и прилег на диван с томиком Лермонтова в руках. Шум в интернате мало-помалу стихал и наконец прекратился совсем. «Десять», — подумал Дыйканбек. Именно в этот час воспитатели уводят ребят в спальни. Дыйканбеку не читалось, он поднялся и подошел к окошку. Уже наступила ночь, безлунная, но звездная. Он смотрел на звезды и маялся тяжелым беспокойством, как человек, который никак не может вспомнить, куда положил необходимую и дорогую вещь. Откуда-то с улицы донеслась девичья песня, и Дыйканбек вдруг спохватился и снова начал поспешно переодеваться. Айна! Она ведь ждет его, как он мог об этом забыть?

Он вышел и словно окунулся в благоухающую спелыми яблоками темноту осенней ночи. Звезд было столько, что, казалось, им тесно там, в вышине. Дыйканбек пошел к востоку по направлению к виноградному совхозу. Он хорошо знал дорогу вдоль арыка, проведенного краем леса. Дальше дорога эта поворачивала и шла уже через лес; быстро и широко шагая, Дыйканбек вступил во влажную темноту под деревьями. Скоро он был снова на равнине неподалеку от поселка. Залаяли собаки. И вдруг Дыйканбек остановился внезапно, словно кто-то его толкнул в грудь. Долго стоял на одном месте, потом повернулся и бегом кинулся назад, к дому…

Нерешительность Абдиева в отношениях с Айной имела свои причины. И самая главная из них была такая, что при одной мысли о ней у Дыйканбека жарко становилось на сердце и слезы навертывались на глаза. Собственно говоря, именно по этой причине изменил он ровное течение своей жизни, именно поэтому переехал в Токмак. Время шло, дни складывались в годы, но он не мог забыть Аруке, любовь к ней становилась все глубже, сильнее, непреодолимее. Он и сам дивился силе простого человеческого чувства, власти его над собой. Никто, ни одна посторонняя душа не знала об этом. Два с лишним года назад любовь неожиданно вторглась в его жизнь и неожиданно оборвалась.

…После окончания института Абдиев работал во Фрунзе в художественном фонде. Как художник он быстро шел вперед, добился успехов, превзошедших все его ожидания. О его работах говорили — о чем еще мечтать начинающему живописцу? О трех вещах, принятых на выставку молодых художников, отзывы были самые хвалебные. Среди тех, кто хвалил, находился и маститый художник — пожилой, с рыжими усами. Он высказался недвусмысленно: «У художника большое будущее». Этот отзыв попал в газеты. В результате все три картины были приобретены музеем, на Дыйканбека посыпались заказы, и он с головой ушел в работу. Приняли его в кандидаты Союза художников, дали маленькую мастерскую. Не сверни Абдиев с этого пути, наверное, стал бы хорошим художником. Он много работал, искал. Изучал историю живописи и особенно любил Левитана. Пейзаж привлекал его все больше. Он делал много этюдов, упорно осваивал непростую технику мастерства. Радовался тому, что воздух и свет даются ему хорошо. Искусство русских художников-реалистов он считал своей первой опорой, но чувствовал сам, что пока что чаще всего идет от внешнего, ищет в пейзаже ту красоту, которая прежде всего бросается в глаза.

…В общем, жизнь его, как это иногда бывает, шла словно сама собой, и ничто не мешало успехам художника. В тот год он и познакомился с Аруке. В мае. День был ясный, Дыйканбек один сидел у себя в мастерской. Город тонул в зелени, воздух — не надышишься, и отсвет весны лежал на лицах людей, весело шагавших по улицам. Особенно оживленно выглядел бульвар Дзержинского, по которому в обе стороны — вверх, к вокзалу, и вниз, по направлению к центру города, — двигалось множество народу. Звонкие голоса нарядных девушек будоражили сердце. Дыйканбек собирался на этюды, но что-то никак не мог сегодня собраться. Не хотелось никуда идти, не хотелось работать, он торчал в мастерской, мрачный и озабоченный. Обычно он в это время отправлялся с этюдником в Ала-Арчинское ущелье, со смешанным чувством восторга и страха смотрел, как ворочает огромные камни бешеная весенняя вода холодной Ала-Арчи. Да и работалось под шум реки как-то на диво легко и хорошо. Но вот нелепо нынче получалось: вместо того чтобы встать и выйти на улицу, Дыйканбек продолжал сидеть на диване в некоем непонятном оцепенении. В дверь постучали. Дыйканбек вяло подумал, что это кто-нибудь из друзей, и не двинулся с места, даже не ответил. Дверь отворилась, и на пороге показался незнакомый старик в сопровождении тоже незнакомой художнику девушки. «Ошиблись, должно быть», — решил про себя Дыйканбек, из вежливости вставая со своего места на диване. Старик стоял в дверях, держа в руке пестрый курджун.