После ливня - [31]

— Ты его лицо видел?

Я постоял с нею рядом. Потом она, будто очнувшись, слегка подтолкнула меня:

— Иди, мой хороший!

* * *

На похороны собралось все наше село, приехали работники из райцентра. Друзья Бейше произносили над могилой слова прощания. До Зураке никому не было дела, никто о ней и не вспомнил. Не думали о том, что Бейше любил ее, не заботились о ее будущем. Покорная обычаю, она не смела даже зайти в тот дом, где лежало тело, не смела попрощаться с умершим.

Вечером после похорон мать послала меня встретить с пастбища корову. Я шел мимо кладбища, обернулся взглянуть на свежую могилу того, в чью смерть все еще отказывалось верить мое сердце. Взглянул и вздрогнул от страха. На могиле кто-то был. Я и сам не знаю, чего испугался, и хотел убежать, но тут до меня донесся негромкий плач. Медленно двинулся я к могиле и скоро разглядел фигуру женщины в длинном черном платье. То была Зураке. Она сидела и плакала навзрыд, пальцы правой руки машинально перебирали землю на могиле. Я подошел совсем близко. Зураке узнала меня не глядя. Притянула к себе.

— Братец милый, что мне делать? Куда я теперь? Бейше, любимый мой, как же ты оставил меня, почему я не умерла вместе с тобой?

Мы долго плакали вдвоем. Плакали, прижавшись друг к другу, до тех пор, пока не услыхали сердитый женский голос. Сестра Зураке Акмарал пришла сюда за ней.

— Бесстыжая! С каким лицом ты явилась на чужую могилу? Подумала бы, что люди-то скажут. Что он, муж тебе? Стыдись! Ты всю нашу семью опозоришь, если будешь так себя вести. Кто он тебе, чтобы ты тут по нем плакала-разливалась? Ты ведь как-никак девушка. Иди сию минуту домой!

Зураке покорно встала. Только теперь Акмарал заметила меня.

— А ты кто такой? Пошел прочь!

Она толкнула меня в плечо, схватила Зураке за руку и потащила за собой к дороге.

Я украдкой пошел за ними и скоро понял, куда ведет Зураке ее сестра. Возле дома одного из их родственников стояла мать Зураке и в нетерпении глядела в сторону кладбища. Повозка, запряженная парой коней, была наготове. Зураке ввели в дом, но скоро она снова вышла на улицу, одетая совсем по-другому — в цветастое платье и новое пальто. Она и Акмарал сели в повозку, и через несколько минут на дороге не видно было ни повозки, ни коней, ни провожающих. Улица опустела, все стихло.

Буренка наша паслась там, где я ее бросил, когда свернул на кладбище. Я погнал корову домой. Сердце ныло, мне казалось, что жить теперь будет совсем неинтересно, безрадостно, и от этого хотелось плакать. Но я не заплакал. Небо было безоблачно, и на нем, как в тот вечер, когда впервые встретились Бейше и Зураке, светился изогнутый серп молодого месяца. И мне почему-то сделалось легче, в сердце ожила надежда…

* * *

Вскоре после отъезда Зураке уехала к себе на родину и ее мать. Акмарал, как мы слышали, просватала Зураке за одного немолодого уже человека в село Толек. Потом я не имел известий о Зураке.

Через неделю после похорон Бейше судили Шералы и его сообщников, а еще через год погибла Улкан-апа, утонула в Мураке во время паводка. В селе считали, что смерть была для нее избавлением, потому что разум к ней так и не вернулся. Чор пережил жену лет на семь. Старики похоронены рядом с могилой сына. Кстати, последние годы жизни Чора заслуживают особого повествования…

* * *

Мы с сыном обошли «нашу» часть села и решили, что тоже построим новый дом. Сын все удивлялся, какой у нас двор большой.

— Пап, это все наше, да? — спросил он.

— Когда-то было наше.

Ниже мельницы Чора выстроен мост, по которому вполне может проехать телега. Мы перешли речку по этому мосту и свернули к мельнице, вернее, к тому месту, где она когда-то стояла. Теперь от нее сохранились — и то лишь кое-где — торчащие из земли колья. Уцелела старая ива, посаженная когда-то над водяным желобом. В ее тени прятались от жары козы и телята. Некому присмотреть за деревом, кора потрескалась, а где и совсем отпала, оголив ствол, торчали сухие ветки. Когда знаменитую мельницу Чора наконец сломали, колхоз поставил новую, электрическую, и не здесь, а в самом центре. К ней все давным-давно привыкли, а о старой мельнице Чора и не помнит никто.

Кумаш-башкарма да и многие другие старики лежат в земле. Мне как-то горько и тяжко вспоминать их, а на молодых хочется смотреть да радоваться. Время идет, вчерашние ребятишки обзавелись семьями и своим хозяйством. Стало быть, мы не успеем оглянуться, как будем стариками. Что ж, это меня не так уж и огорчает.

В селе появилась еще одна новая улица, широкая и длинная; по обеим сторонам ее выстроились белые большие дома, приятно на них полюбоваться… Я постоял, подумал и решил сходить на кладбище к Бейше… Кумашу… к моей матери… Но не успел я пройти нескольких шагов, как меня окликнули. Обернулся — новый родственник догоняет меня. Я подождал. Лицо у Белека было смущенное. Он отер пот со лба и заговорил:

— Простите, байке, вас не Джумой зовут?

— Джумой! — ответил я, удивленный и обрадованный.

Белек крепко сжал мою руку.

— Извините меня, я не узнал вас и вел себя глупо…

— Как же вы могли узнать меня, мы видимся первый раз в жизни, — улыбнулся я.