Портрет Ценшаба Серконга Ринпоче - [6]
В следующий раз я встретил Серконга Ринпоче в июне того же года. Ужасная эпидемия холеры и тифа разразилась во всем районе, и Его Святейшество Далай-лама попросил Ринпоче приехать в Далхаузи для проведения посвящения Хаягривы. Обращение к этому могущественному образу Будды вместе с соблюдением норм санитарии помогает людям избежать инфекции. Хотя среди горстки западных людей, получивших посвящение, был и я, мне не представилась возможность встретиться с Ринпоче лично. Ему нужно было проводить посвящение в других местах, и он быстро покинул Далхаузи.
Ко времени нашей новой встречи произошло много изменений. Осенью 1971 года Его Святейшество попросил геше Дхаргье обучать буддизму иностранцев в новой, только что построенной Библиотеке тибетских трудов и архивов в Дхарамсале. Шарпа Тулку и Камлунг Ринпоче присоединились к нему в качестве переводчиков. Я спросил, могу ли я тоже поработать в библиотеке, помогая им с переводом текстов, и Его Святейшество согласился. Он посоветовал мне сначала защитить диссертацию, получить докторскую степень, а потом вернуться в Индию. Начавшаяся приграничная война с Пакистаном, расположенным в менее чем ста милях от Дхарамсалы, заставила меня уехать без промедления. Я возвратился в Гарвард и последовал совету Его Святейшества. Спустя несколько месяцев, сказав «спасибо, нет» преподавательской карьере в университете, к великому удивлению моих профессоров, я переехал в Дхарамсалу в сентябре 1972 года.
Серконг Ринпоче только что уехал в Непал на два года для проведения посвящений и устных передач в недавно построенных там монастырях. Когда он вернулся в Дхарамсалу осенью 1974 года, я уже мог достаточно сносно говорить по-тибетски, чтобы объясняться с ним без посредников. Хотя я не понял этого сразу, Ринпоче, похоже, знал, что в соответствии с нашей кармической связью я должен был стать его переводчиком. Он обозначал это, побуждая меня часто навещать его и сидеть рядом во время его встреч с разными людьми. Между встречами Ринпоче беседовал со мной и объяснял значения различных тибетских слов, чтобы убедиться, что я понял разговор.
Некоторое время спустя Ринпоче подарил мне набор из трех великолепных тханок Белого Манжушри, Белой Сарасвати и Белой Тары, которые ему недавно поднесли жители Спити. С самого раннего детства именно эти образы Будды были центральными для его саморазвития в процессе изучения Дхармы и медитативной практики. Они воплощают, соответственно, ясный ум, стремящийся помогать другим, выдающиеся творческие способности и умение четко и ясно выражать свои мысли и жизненную энергию, необходимую для долгой и продуктивной деятельности. Этот глубокий по смыслу подарок закрепил наши взаимоотношения. Когда я спросил Ринпоче, могу ли я быть его учеником, он только снисходительно улыбнулся этой моей типично западной привычке, заключающейся в необходимости словесного подтверждения того, что было и так совершенно очевидно.
Затем, хотя вслух о свои намерениях он ничего и не говорил, Ринпоче начал методично готовить меня для работы переводчиком. Сначала он работал над развитием моей памяти. Каждый раз, когда я навещал его, Ринпоче зачастую совершенно неожиданно просил меня повторить слово в слово то, что он только что сказал. Точно так же он просил меня повторить то, что только что сказал я сам. Когда в 1975 году я начал переводить для него, Ринпоче часто просил меня пересказать ему на тибетском то, что я только что перевел на английский, чтобы убедиться, что не было ошибок, дополнений или пропусков. Фактически на протяжении всех восьми лет, в течение которых я служил его переводчиком, я чувствовал, что всякий раз, когда Ринпоче просил меня подобным образом пересказывать ему мой перевод, это означало, что я действительно не понял то, что он имел в виду. Каким-то образом он всегда безошибочно определял такие моменты.
В конце занятия Ринпоче обычно подводил краткие итоги пройденного материала, а затем просил и меня сделать то же самое. Таким образом он учил меня не только переводить длинные высказывания, но также и самому давать учение. Иногда он даже вступал в беседу со своими помощниками, пока я делал заключение, проверяя таким образом мои способности концентрироваться. Хороший учитель не должен отвлекаться или терять присутствие духа из-за внешнего шума.
Когда Ринпоче обучал меня наедине, он никогда не разрешал мне делать записи. Мне приходилось все запоминать и позже по памяти составлять конспекты. Вскоре Ринпоче начал по окончании уроков давать мне так много поручений, что только поздно ночью у меня появлялось время делать какие-либо записи. И наконец, Ринпоче иногда делал паузу во время учений, которые я переводил, и в качестве отступления конфиденциально объяснял мне что-нибудь, касающееся абсолютно другой темы, связанной с моими личными занятиями. Потом, не дав мне ни паузы на размышление над его словами, ни возможности что-либо записать, он возвращался к текущему учению.
