Пора забот - [23]

— До свиданья!..

— Счастливого пути, друг! — кричу я ему и с сожалением смотрю на удаляющийся салик.

Вернувшись в дом, я говорю Петровне:

— Пожалуй, я себе тоже салик сделаю — и в путь…

— На эдаком-то сорочьем гнезде? Что вам, жизнь надоела?

— А ведь он вот поплыл. Вчера тонул, а сегодня снова не побоялся отправиться в путь…

— Таким-то ничего не делается, а вы поплывете, да с непривычки… — она не договаривает. — Много ждали, а теперь уже скоро…

Отъезд

Три дня спустя, как отплыл на салике незнакомый таежник, к большой моей радости, у плотбища причалила лодка. Тут были и приискатели и жители глухих заимок, ехавшие в город по разным хозяйственным надобностям.

Был полдень. Все лесорубы отдыхали после обеда и вышли на берег — такие гости здесь не часто бывают, к тому же среди прибывших оказались и знакомые. Люди уселись на бревнах, и кисет с табаком загулял по рукам.

Борис Павлович подвел меня к лоцману.

— Здравствуй, Андрей Иванович!..

Низкорослый широкоплечий лоцман, в клетчатой рубахе и побелевшей выцветшей кепке, обхватил Бориса Павловича, словно собирался бороться с ним. Оба они были жителями старого Кузнецка и дружили со школьных лет. Посыпались вопросы. Борис Павлович жаловался на плотовщиков — плоты давно угнали и все не возвращаются.

— Лесу наготовили много, вода на хорошем уровне, а их нет…

А я стоял, смотрел на лодку, на людей, сидевших на бревнах, и думал, что радость моя может быть преждевременной. Мне почему-то казалось, что лодка не в состоянии принять еще одного человека.

Наконец Борис Павлович вырвался из цепких рук друга:

— У меня к тебе просьба, Андрюша. Возьми, пожалуйста, с собой человека. Приехал посмотреть, как мы живем и работаем, а уехать от нас, сам знаешь, не так легко…

Лоцман пожал мне руку.

— Отчего же не взять… Там, где помещается шестеро, седьмому место найдется… Собирайтесь… — сказал он мне.

Я побежал на квартиру, быстро собрал вещи, поблагодарил Петровну за гостеприимство, и когда подходил к лодке, услышал обрывок беседы:

— Три дня перепадали дожди, все речонки, должно, вспухли, — говорил Борис Павлович. — А Казыр, поди, черт знает что делает…

— Ничего, — спокойно отозвался лоцман, — не первый раз… Пройдем…

О реке Казыр и ее буйной силе я достаточно наслушался всяких страхов на плотбище, когда собирался плыть один. При впадении Казыра в Томь всякие беды случаются. Там оплошность пловца кончается трагически, и у меня создалось впечатление об исключительно суровом нраве этой горной реки. Но лоцман был веселым парнем, и это успокаивало.

Петровна принесла большой кувшин домашнего кваса, угостила всех отъезжающих, и лоцман подал команду:

— Давайте садиться, други, нечего время терять…

Я простился со всеми лесорубами, приветливо встретившими меня на этом отдаленном плотбище, и подошел к лодке. Андрей Иванович указал мне место в носовой части.

— Когда я буду подавать команду, вы помогайте Ваньке, — сказал он мне.

Как помогать и чем — я не знал. Впереди меня, за единственным гребным веслом, перебрасываемым то на правый, то на левый борт, сидел дюжий рыжеватый рябой Ванька. Оспа так изуродовала его лицо, столько наделала ямок, что оно было страшно; рыжеватые волосы росли пучками, отчего лицо казалось пестрым. Только силой не обидела его природа: она чувствовалась в его широкой груди, в крепких руках, покрытых золотистым волосом, в каждой хватке.

Борис Павлович оттолкнул нашу лодку и крикнул:

— Встретите плотовщиков, гоните их…

Лодка развернулась и пошла по течению, а когда я оглянулся — плотбище было уже далеко.

Мы катились, как под гору.

Река стремительно несла нашу лодку, и не было возможности задержать взгляд на каком-нибудь отдельном предмете.

Казалось, что ты сидишь в кино и смотришь быстро меняющиеся картины богатого и великолепного по красоте уголка родной земли.

Полноводная Томь развернула горы и, сверкая россыпью солнечных лучей, спешит к далеким неведомым равнинам. Мохнатые горы то склоняются над ней, словно любуясь отражением своего наряда, то отходят, уступая место богатому разнотравью. Все долины и распадки заполонили сосны, ели и пихты, а широкие могучие кедры взбираются к самым вершинам, словно бы им здесь не хватает ни света, ни простора. Изредка, в прибрежной полосе, встречаются семьи белоствольных великанов берез. Они отвоевали себе этот клочок земли и растут, окруженные молодой порослью. А внизу, в густой траве, белеют останки их предков.

В лодке все молчат. Может быть, любуются картинами тайги?

Полуденное солнце усердно пригревает, и сидящий впереди меня Ванька дремлет.

— Ударь справа! — неожиданно раздается команда лоцмана.

Ванька мгновенно хватает своими ручищами большое весло, запускает его в воду, и лодка, описав дугу, с шумом наползает носом на береговою гальку.

Лоцман последним выходит из лодки и с топором в руках направляется к серым сухостойным пихтам; за ним идет бородатый таежник.

— Подвязи будем делать, — говорит Ванька.

— А зачем? — спрашиваю я.

— Лодка низко сидит… А впереди — Казыр… Там до беды не долго с эдакой посадкой.

— Значит, опасно?

— Опасно не опасно, а поберегаться надо…

И он тихо, чтобы не слышали другие, рассказывает мне несколько историй гибели людей. Многие из этих историй я уже слышал и невольно вспоминаю отважного пловца, отправившегося вниз на «сорочьем гнезде», как называла его салик Петровна. Что с ним? Как ему удалось — и удалось ли! — проскочить это опасное место?