Пора услад - [25]
— Честно говоря, я уже давно забыл об этом, — сознался я.
— Ты вспомнишь, вспомнишь! — пообещал он.
И, как нарочно, какая-то мгновенная трансформация произошла вокруг. В комнату вошла красавица невеста. Что за изумительный обычай выставлять невесту на всеобщее обозрение в таком колдовском свадебном наряде из прозрачных кружев, сквозь которые, как сквозь белый дым, явственно смотрят темные пятна сосцов и легко улавливаются самые трепетные движения впалого живота… Я невольно задержал дыхание и не совсем ловко стал подниматься с дивана.
Мой собеседник вскочил, однако, гораздо скорее меня.
— Очень приятно было с тобой поболтать, — поспешно шепнул он мне. — Время позднее, а меня еще ждут кое-какие железнодорожные приключения. Еще увидимся…
С этими словами он без стеснения исчез, оставив меня наедине с невестой, которая живо подошла ко мне и, не мигая глядя в глаза, спросила:
— Вы мой родственник или друг?
Таким образом чрезвычайно важная для меня встреча состоялась, как бы предсказанная им.
Однако в исчезновении моего забавного приятеля во время его очередного приключения действительно было что-то ужасное. И много странных для меня месяцев минуло с тех пор.
Беспокойное, двойственное чувство возникло у меня и теперь, когда я все еще находился в зале ожидания, оживление в котором заметно нарастало.
Кто-то взволнованно шепнул мне на ухо, что такая суета — недобрый признак, означающий, может быть, начало паники, эвакуации или чего-то в этом роде: может быть, где-то уже происходит посадка на прибывший поезд, и если сейчас не поспешить, то в столпотворении, которое должно последовать с минуты на минуту, вряд ли удастся на него попасть. Впрочем, я и сам предчувствовал подобное.
Я не успел принять никакого решения, так как вокзальные репродукторы вдруг ожили, в них что-то захрустело, как если бы где-то давили стекло, а затем бесполый голос диктора проговорил какую-то фразу, которую, однако, из-за ее невнятности никто толком не разобрал.
Люди беспокойно переспрашивали друг друга, пожимая плечами, и передавали один за другим несколько вариантов объявления, каждый из которых был бессмысленнее и в то же время зловещее предыдущего, а тот последний, что дошел до меня, возбудил во мне самые худшие предчувствия.
Слова, из которых была составлена фраза, с одной стороны, как будто бы перекликались с чем-то глубоко личным, вроде «Мой друг в поход собрался», а с другой — как бы являлись тем ключом-паролем, который мало что означал сам по себе, но был условным сигналом к началу какой-то великой исторической смуты или потрясения.
С бессознательной надеждой на помощь я обернулся к соседу, но обнаружил лишь галдящую толпу, которая, неповоротливо разворачиваясь, уже текла в каком-то неизвестном направлении. Я, не раздумывая, поспешил влиться в общий поток, стараясь проявить максимум проворства, чтобы по возможности опередить других.
Скоро поток втянулся в подземные переходы, и затем последовали долгие, выматывающие блуждания под землей, где непонятные или словно намеренно обманные указатели только усиливали общее смятение и спешку. В какой-то момент я даже пал духом и, прижавшись к стене, лишь ощущал давящую сердце тоску.
Я прикрыл глаза и попытался представить себя на тихой, пустынной ночной улице, по которой я свободно летел в плаще нараспашку, позволяя свежему воздуху пробираться ко мне под белье, что еще больше усиливало чувство азарта и особенного возбуждения, наподобие того, когда после болезни пьяняще приливает энергия.
Или еще лучше: я уже не тот я, каким жил полжизни. Я превратился в человека-лиса, в общем, экземпляр вроде оборотня. Не таким ли горящим счастливцем, летящим через враждебный и чужой ночной город, ощущал себя и тот, кто пропал без вести?.. И мне, как, может быть, и ему, освещали путь только зеленоватые нити-лучи, прорезавшиеся сквозь мокрую листву и туман от ярко-белой луны.
Снова, и на этот раз окончательно, преодолено было все, что предшествовало моему превращению. Судороги, конвульсии, корчи отравленной непобедимым ядом души, совести или чего-то подобного, в крестных муках агонизировавшего, но снова и снова воскрешавшего во мне раньше, когда, глядя на ничего не подозревавшую или все понимавшую женщину глазами лжеца: «Хоть бы она зарезала меня во сне!» — но ныне осужденный на небытие без чуда воскрешения.
Родившаяся тяга прорастала незаметно, как зерно, и дала знать о себе посреди белого дня. Она взвинтилась, как напор стихии, ломая одну за другой воздвигнутые на ее пути перегородочки, сложенные кропотливо, но бесполезно из маленьких кирпичиков-мыслей о ничтожности всего материального, а также о величии разума, о необходимости самоограничения, чувстве меры и об «истинном счастье и царстве духа». Перегородочки лопались, и, в последнем усилии сохранить прежнее Я, я пытался душить втискивающегося в меня оборотня страхом причинить малейшую боль жене, нашему малютке, слепым ужасом перед подчинением этой силе, которая обесценит всю мою жизнь… Наконец, я высокомерно и бессмысленно хохотал над тем, что составляло единственное содержание этой тяги. Что ж, разве это способно безраздельно завладеть мной? Чего же я, забавный, ищу? Я робко ищу новую Ее, хочу снова и снова испытывать уникальную прелесть знакомства и узнавания в непрерывной оргии полигамии и одноразовой страсти Незнакомки; это сладостное — «заново»… Но вот мой хохот перерос в экстатическую, хвалебную песнь полного подчинения и поклонения, наступило это небывалое облегчение, словно сняли оцепление или налетел свежий ветер — прекраснейшая пора, иллюзия воцарившейся вечности.
